Все-таки, человек ленив и не любопытен. Нужно было съездить в Швецию, чтобы начать замечать намывные территории. Будто бы весь болотный Петербург сам не стоял на искусственных землях! Швеция, Дания, та же Испания вовсю отнимали у моря куски лакомых территорий. Вот и здесь парусный небоскреб гордо стоял на намытом мысу, разделявшем порт на гражданский и промышленный отсеки. Да и статус у здания был не простой, а вполне элитный. «Вела отель» класса люкс принадлежал престижной в мире W-сети, о чем заявлял громогласно на самой верхушке постройки. Наверное, я бы его не заметила, но небоскреб мне прицельно указали и назвали архитектора Рикардо Бофилла, автора Института физической культуры, что мы видели наверху. А вот это было неожиданностью. Такая разница стилей говорила об изрядном чувстве юмора исполнителя и, видимо, о мастерстве.

Даже здесь на оживленном шоссе все человеческие потуги напрочь перекрывала бесшабашная природа, приживавшаяся в любом пригодном углу.

Между тем, дорога, по которой мы ехали, разделилась. Основной поток шел внизу по набережной, нас повезли куда-то на сторону по улице Passeig de Josep Carnel.

Сбоку осталась башня канатной дороги, соединявшей Монжуик с пляжным районом Барселонета. Завлекающий аттракцион хотели возвести к Всемирной выставке, но к сроку не успевали и завершили строительство лишь в 1931. Воздушный маршрут прожил недолго. Во время Гражданской забавы закончились, на башне разместили взвод автоматчиков, установили дозорный пост и обрезали путевые тросы. Спустя четверть века канатную дорогу запустили вновь, хотя довели до ума лишь к концу века. Транспортных услуг искать здесь не стоило, это был туристический бизнес, однако знающие люди считали, что слабонервным лезть наверх не следовало.

Башня носила имя Хайме I Завоевателя (Torre Jaume I), того самого арагонского короля, который дал Барселоне право представлять в XIII веке интересы города при дворе. Она была самой высокой точкой на Портовой канатной дороге, пересекавшей старую гавань Порт Велл (Port Vell), кормившую Барселону практически две тысячи лет. Строил это хозяйство местный умелец, архитектор и в немалой степени инженер Карлес Буигас (Carles Buïgas), на счету которого был и Магический фонтан у горы, и освещение Национального дворца, и проект гидросамолета-торпедометателя. Одноместная подводная лодка и устройства дистанционного управления занимали его не меньше, чем разработки для выставок. Откуда взялся такой разнородный талант, по сути, не важно. Умельцев хватало повсюду, а вот как ему дали работать, было любопытно. Да что удивляться провинции, мечтавшей уйти от центральной власти. Чем короче цепочка управления, тем больше маневра для действий. Автобус, между тем, ушел налево и крюк оказался городской развязкой.

Нижний поток шел скоростной трассой Ронда дель Литораль (Ronda del Litoral), уходившей впереди в тоннель, обозначенный сверху странными дугами.

Мы двигались по проспекту Жозепа Карнера (Passeig de Josep Carner), названному в честь поэта, писателя и эмигранта, бежавшего от испанских диктатур в Америку. Среди широкой публики он был известен, как голливудский сценарист, зато в кругу своих считался гласом каталонской культуры на территории бывших латинских колоний и имел успех в литературной среде. В 1945 году он победил в Колумбии на конкурсе в Цветочных играх, его поэма завоевала в Боготе награду, а спустя сорок лет правительство Каталонии отметило его Крестом Святого Георгия. Своих пропагандистов мятежная провинция не забывала. Как бы там ни было, маршрут наш лежал по обводной дороге, где каждого путника провожала Святая Мария, мало заботясь о качестве и чистоте его помыслов. Stella Maris означало: Доброго пути всем.

Вряд ли какой-то расчет был в этом напутствии, но я, задумавшись, не заметила, как впереди показалась колонна, увенчанная фигурой Колумба. Вот те на! Мне это место было хорошо известно. Площадь Портал де ла Пау (Portal de la Pau) вела к морю бульвары Ла Рамблас, хребтом проходившим по центру города.

Если быть точным, то к морю выходил не хребет, а засохшее русло. Давным-давно в ложбине текла река. Ее не застали даже арабы, им остался песок да гравий. Вода ушла неизвестно когда, а сарацинское слово «rambla» («сухая река») сохранилось. Колумб и бульвары находились еще далеко, а перед носом лежала Площадь Драссанас (Plaça de les Drassanes), по которой шел круговой объезд.

Причудливые дуги оказались украшением площади. Автором конструкции был валенсийский скульптор Андреу Альфаро (Andreu Alfaro), один из ведущих творцов современного слова в искусстве Каталонии. Работа под названием Волны (Onades) стояла на берегу моря, вторя в металле природной стихии. Семь арок, большая из которых достигала 42 метров, говорили скорее о шторме, нежели о какой-то зыби.

Мощный бурун волн в кадр не влезал. Фотография из автобуса не получалась. С большим трудом удалось найти снимок Карлы Томпсон (Karla Thompson), хотя бы сколько-то отражавший размах авторского замысла.

Этот гигантский вызов морю был много лучше, чем скрепа для кастелей, но все же разлад с современным искусством исподтишка скалил зубы. Куда приятнее было смотреть на море, на вышку и на вагончик, исправно плывущий над водной гладью.

Старая гавань Порт Велл веками служила истоком и пристанищем каталонского флота. На площади Драссанас стояли два главных двигателя морской державы, таможня и верфи. Роскошный дворец с крылатыми львами на крыше был ни чем иным, как портовой таможней, построенной в 1902 году по проекту архитектора Энрика Санье (Enric Sagnier), человека успешного и достаточно модного на рубеже XX века. Казна средств не жалела и держала высокую марку.

Напротив таможни стояли старые верфи Драссанас, сохранившиеся с XIV века. В них разместили Музей Мореплавания, но оставаться на площади не хотелось. Слишком уныло все было вокруг, а радости сопричастности не возникало.

Здание таможни тянулось на целый квартал и упиралось в Портал де ла Пау, что означало «Врата мира». Мир тут был весьма относительный. По сторонам площади стояли военные ведомства, а в центре высился монумент Христофору Колумбу, открывшему для Испании материк колоний. Великий путешественник озирал белый свет с высоты 60 метров и указывал пальцем в синее море.

Колумбу долго не давали средств на желанную экспедицию. Почти пятнадцать лет он обивал пороги европейских стран, обещая заморские владения. Ему отказали в Генуэзской республике, где он родился, не дали в Испании, Португалии и Англии. Даже триумф Католических королей под Гранадой и победный марш над арабами не принес ему никаких результатов. Настырный Колумб решил уехать во Францию, но тут королева Изабелла дрогнула и разрешила ему для грядущего путешествия выбивать из кастильцев недополученные налоги. Восьмую часть затрат он должен был взять на себя, не имея при этом собственных средств. Заимодавцы нашлись и первая экспедиция состоялась. В 1493 году вернувшийся Колумб принес Испании звание первооткрывателя Америки. Поход требовал славы, о трудностях сборов стоило умолчать. Памятник возвели по случаю первой барселонской Всемирной выставки, проведенной в 1888 году. Жизненный путь великого путешественника был отражен скульптурными группами и барельефами. В царственных позах восседали на тронах аллегории Арагона, Кастилии, Каталонии и Леона. Мужские фигуры, стоявшие ниже, были спутниками, либо сподвижниками Колумба, а восемь чугунных львов оттеняли обилие аллегорий, размещенных по всей высоте столба. Архитектором монумента был Гайета Буигас-и-Монрава (Gaietà Buïgas i Monravà), а открывала памятник представительная компания, состоявшая из двух королей, президента Соединенных Штатов, главы совета министров и гостей из Генуи.

На просторной площади стояло еще одно здание, привлекавшее внимание. Его, конечно, внесли в список культурного наследия. Затейливый рождественский торт был зданием администрации морского порта (Junta de Obras del Puerto). Построил его в 1907 году архитектор Хулио Вальдес (Julio Valdés), собравший воедино мечты своего детства. Сначала тут находился вокзал и сказка, действительно, казалась к месту. Вдобавок, тешил фантазии очень модный ресторан. Теперь разместили служебные офисы и магия на голом асфальте как-то растерялась.

В тени отдыхал Ромул Бош-и-Альсина (Ròmul Bosch i Alsina), президент Совета порта, сенатор и мэр Барселоны, умерший за полгода до режима Примо де Ривера. Памятник поставили в 1992 году по проекту люксембургских теоретиков урбанизма, братьев Роберта Криера (Robert Krier), лившего бронзу, и Леона Криера (Léon Krier), возводившего постамент. Любопытно, что тенденции идеологов сходились даже здесь. Ромул Бош отвечал за модернизацию гавани, а эти двое обновляли дизайн.

Поверх туннеля скоростной дороги шла пешеходная набережная с рикшами, колой, велосипедами и прочей жизнеобеспечивающей надобностью.

Мостик через тоннель выводил прямо к воде. По кромке берега тянулся причал, носивший имя Ромула Боша-и-Альсина. Всюду стояли лодки и яхты.

А вот гигантское членистоногое поселилось здесь по воле случая. Появилось такое чудо за пару лет до Олимпиады, в качестве рекламного бренда одного из кабаков. Придумал креветку Хавьер Марискаль (Xavier Mariscal), тот самый художник, кому удалось создать удачный олимпийский талисман. Задача была отнюдь не простой. Сепаратизм провинций набирал силу, а символ нужно было найти такой, чтобы он объединял всех. Мультяшный герой Марискаля, дворовый щенок Коби из любимой детской телепрограммы оказался лучшим выбором. Безродный пес имел большой успех и подходил всем. Олимпийские игры закончились, рестораны на набережной за ненадобностью снесли, но Креветка (La Gamba) так полюбилась жителям, что творение художника решили оставить на прежнем месте, убрав только кабак. Пока не знаешь истории от начала начал, не стоит удивляться пристрастиям публики.

Поп-арт и прочие современные «…измы» были в Барселоне в почете. На соседней площадке нам улыбалось яркое лицо, обветренное средиземноморским бризом. Сюрреалистическая скульптура Роя Лихтенштейна (Roy Lichtenstein) появилась в 1992 году, когда в преддверии Олимпиады Барселону вычищали, ремонтировали и обновляли городской дизайн. Называли симпатичную конструкцию по-разному. Кто говорил Лицо, кто Голова Барселоны (La cara o La cabeza de Barcelona), хотя что так, что эдак, привечала она гостей сердечно. Гид что-то бубнил об истоках скульптуры в творениях Гауди, но прямо в глаза мне смотрела девчонка из старого советского фильма и говорила о дикой собаке динго. Кто мог этого ждать? Зацепить ненароком мое детство было круче, чем твердить о каталонских модернистах.

Автобус миновал скульптуру американца и вывернул на мол Испании, деливший Старый порт на части. В глазах изрядно замельтешило. Внутренний док был нашпигован судами двух королевских яхт-клубов, входивших в число старейших по стране.

Мол, изогнувшись углом, тянулся вдоль берега и кипевшее в нем яхтенное варево запирал пешеходный разводной мост, объединявший в кольцо насыпную обводку. Возвели переправу все к той же Олимпиаде, когда реконструировали набережную. Мост шел вслед за бульварами, продолжая их путь за пределы земли, и получил законное имя Рамбла-де-Мар (Rambla de Mar), иными словами, Морская Рамбла.

Выводила Морская Рамбла к досуговому центру, устройство которого подгоняли к Спортивным Играм. Кинозалы, кафе, рестораны располагались прямо на море, хотя относились к Готическому кварталу. В бывшем доке старой гавани соорудили Аквариум (Aquàrium de Barcelona), ставший одним из крупнейших в Европе. Сперва район был заточен под ночную жизнь, но когда конфликты и стычки, имевшие там порой место, стали складываться в свою легендарную историю, а дюжий охранник танцпола просто выкинул в море гражданина Уругвая, где тот по-несчастью утонул, владельцы развлекательного комплекса задумались о благе семейных ценностей. Ночные клубы и бары закрыли, остался культурный досуг, приятный променад и, конечно, шоппинг в огромном, работавшим без выходных, международном торговом центре Маремагнум (MareMagnum), занимавшим, наверное, четверть мола.

Все-таки Барселона была удивительным местом. Все вокруг казалось понятным и укладывалось в общие стандарты, а потом вдруг появлялось нечто, от чего совсем плыла крыша. Элемент городского дизайна, а вернее сказать «Штучка разметки», назывался Площадью Иктинео (Plaça de l’Ictineo) и вызывал изрядное восхищение. Навесная развязка над проезжей дорогой сама по себе производила впечатление, но и название того стоило. «Иктинео» означало «похожа на рыбу». Местный гений, инженер Нарсис Монтуриоль (Narcís Monturiol), создатель первых подводных лодок с двигателем внутреннего сгорания, именно так называл все свои субмарины и испытывал их в барселонском порту. Каталонцы не промахнулись. Въедливый ум изобретателя, безусловно, заслуживал небанальной площади.

Мол Испании входил еще в Готический квартал, а Морской дворец Палау-дель-Мар уже находился за его пределами. Здание, где нынче располагался Музей истории Каталонии, строилось для торгового флота и было единственным сохранившимся до наших дней корпусом на побережье Старого порта. Строили здание лет десять, завершили в 1900 и рассчитывали разместить там склады для импортных товаров. Правда по назначению комплекс использовался мало, был дорог в обслуживании, и находился далеко от разгрузки. Палау-дель-Мар (Palau del Mar) пережил многих хозяев, служил казармой карабинеров, к Олимпиаде был отреставрирован и отдан каталонским правительством под музей. Тут и началась его новая жизнь. Четыре этажа рассказывали визитерам историю провинции от палеолита до наших дней и подробно объясняли гражданам, почему надо отделяться от Испании. Знаменитые Каталонские Пути к независимости, в виде шеренги людей, стоявших вдоль дорог, начинались отсюда. Проводили их в сентябре, приурочивая к Национальному дню Каталонии, не забыв прихватить кусок Франции и часть Валенсии в рамках границ XII века. Примером миролюбивых акций послужил Балтийский Путь, проведенный в странах Прибалтики перед отделением от Союза. Вникать в такой сюжет, было до крайности интересно. Прибалты возражали против аннексии их стран Советским Союзом. Дескать, взяли чужое по тайному сговору с Германией. У каталонцев все было наоборот. Они хотели выйти из страны, которую сами веками и создавали, мол, не пришлась она им по вкусу. Музей (Museu d’Història de Catalunya), видимо, так и говорил, причины могут быть разными, но методы стоит применять одни.

Не успел автобус миновать музей, как глас национального духа вновь зазвучал. На бульваре высилась скульптура Антони Йена (Antoni Llena) «Давид и Голиаф». Возможно я ошибалась, однако как было иначе толковать древнюю притчу о юном воине, сумевшем сразить на своей земле захватчика-оккупанта великана Голиафа. Кстати и место, рядом с которым стояло детище художника, называлось призывно площадью Волонтеров (Plaça.dels Voluntaris).

Переплет стальных труб нам был уже хорошо знаком. Антони Йена, автор скрепы для кастелей, тяготел к высоким конструкциям. Ухватить зашифрованный клич к свободе в полном объеме не удалось, так что пришлось обратиться к Википедии. Возвели «Давида и Голиафа» (David y Goliat) в 1992 году, олимпийцев оккупантами никто никогда не считал, похоже, даже по срокам мое подозрение попадало в точку.

Автобус шел по Олимпийской деревне, построенной на месте старого, с заводами, складами и фабриками промышленного района. Реконструированную территорию предназначали для жилья, снабдив ее всякой насущной инфраструктурой. Перекройка пространства включала не только землю, но и берег, где планировали засыпать культурные пляжи и создать рекреационные зоны

Помимо жилого фонда в районе расположили Олимпийский порт и два небоскрёба, отель «Артс» ( Hotel Arts) и башню страховой компании «Мапфре» (Torre Mapfre). Порт мы, конечно, не видели, но небоскребы, стоявшие по бокам аллеи, высились прямо над нами и, надо сказать, пейзажа вокруг не красили, хотя весь нижний ярус, безусловно, радовал глаз. Два столба высотой в 150 метров душу не грели, просто чертили небо в своей служебной обязанности.

Олимпийская деревня закончилась. Автобус, свернув от пляжа, пошел в город.

Про трассу Литораль я напрочь забыла, а она неслась тут рядом на нижнем этаже.

Следующим пунктом маршрута был округ Побленоу (Poblenou), переживавший свое третье рождение. Вплоть до XVIII века здесь пасли скот, поставляя его для нужд города. Места были низкие, болотистые и никто на них сильно не зарился. Дешевизна земли дала толчок размещать на полях ткацкие производства, однако с ростом промышленности появились и другие предприятия. Спустя сто лет район приобрел славу каталонского Манчестера и стал считаться самым развитым очагом промышленности в Испании. С немалым трудом удалось Барселоне ввести его в 1897 году под юрисдикцию города, местные круги хотели самостоятельности и тяготели к муниципальной власти. Рабочий класс составлял наибольшую часть населения. Здесь раньше других возникли рабочие потребительские кооперативы и профсоюзы разного толка, от анархистских до марксистских, а кроме того царил полный разброд касательно выбора пути. В эпоху Гражданской войны Барселона держалась до последнего, причем Побленоу, рассадник левых идей, воевал на переднем крае. С приходом Франко добра и заботы ему не прибавилось, округ как был промышленным захолустьем, так им и остался. Положение изменили предолимпийские переделки. Район был включен в реконструкцию побережья. Побленоу сделали центром инновационных разработок. Заводы и фабрики переоборудовали на современный лад, разместили в корпусах дизайнерские и прочие агенства, отдали фонды под богемное жилье, возвели новые здания, разбили зеленые зоны. Вот и церковь Святого Авраама (Parroquia del Patriarca San Abraham) построили в 1992 году возле старинного кладбища.

Кладбище Побленоу (Cementiri_del_Poblenou) и было очередной остановкой. Оно входило в число достопримечательностей города, так как включало некрополь, украшенный лучшими архитекторами и скульпторами второй половины XIX века. Аспект погребальной культуры меня мало занимал, не легкое это занятие, ходить на кладбище, как в музей. Значительно интереснее была церковь. Два архитектора Хосеп Бенедито (Josep Benedito) и Агустин Матеос (Agustín Mateos) строили здание для епархии, а наверняка попадут в список культурного наследия Барселоны.

Во всяком случае, в смысле эстетики церковь мне нравилась много больше, чем Башня Агбар (Torre Agbar) архитектора Жана Нувеля (Jean Nouvel), построенная в 2005 году. Автор проекта считал, что дизайн небоскреба отражал каталонскую сущность в виде аллюзий на собор Святого Семейства Гауди, причудливые горы Монсеррат, лежавшие близ Барселоны, а также мотивы водной стихии, прямым образом связанные с владельцем здания компанией «Áгуас де Барселона», ведавшей водоснабжением. Длинный перечень аргументов был остро необходим, иначе водонапорную башню хотелось принять за чистое эпигонство. «Лондонский огурец» Мэри-Экс выглядел лучше и не торчал одиноким сверлом в чистом небе.

Да, это был не промышленный стиль, а царство новых технологий, хотя от старых идей каталонцы не отказались. Еще в середине XIX века район Побленоу получил второе называние. Большой мечтатель и радетель человеческого счастья Нарсис Монтуриоль увлекся утопией француза Этьена Кабе «Путешествие в Икарию» и намерился улучшить мир. Мало было ему создавать подводные лодки, защищать женщин от тирании мужчин, придумывать всякие механизмы. Нет, он перевел книгу Кабе на испанский язык, переехал в Побленоу и сплотил часть рабочих в коммуну с названием «Икария». Идеи французского утописта привлекли многих сторонников и последователей, а район на какое-то время стали называть Икарией. Кто он был этот Монтуриоль, социалист, анархист, может быть пацифист, но деньги на лодку собирали рабочие по специальным акциям, стоившим гроши. Первое плавание, а было их полсотни, состоялось в 1859 году. После удачного испытания жертвовать стали и богачи, каталонские «индейцы», сколотившие свои состояния на кубинских плантациях. Социал-утопическое начинание оставило о себе память в виде улицы Авингуда де Икария (Avinguda d’Icària), на которой инженерная сущность идеолога была отражена материально. Архитекторы Энрик Мирайес (Enric Miralles) и Карме Пинос (Carme Pinós) позаботились об единстве образа, хотя смысл обобщения личностной идеи понимался далеко не сразу.

Улицы, улицы… Они мелькали, путались, сливались. Глаз уже не различал города Смена домов начинала раздражать, хотелось смежить веки и перестать пялиться на все подряд. Стоило на минуту расслабиться, как аудиогид тотчас сообщил, что мы проехали дом, где жил с родителями Пикассо. Пока я вертела головой, автобус вышел на площадь Пла де Палау (Pla del Palau) и здание Porxos d’en Xifré, где отец художника снимал квартиру, сменил ближайший сосед, стоявший на самом углу. Оба дома мало чем отличались, их, видимо, строил один архитектор, разве только на арках первого были изваяны медальоны. Здание так и назвали, «Porxos d’en Xifré» означало «Дом с вензелями». Роскошные аппартаменты принадлежали каталонским «индейцам». Похоже, что вся красота Барселоны прямым ходом шла от рабского труда латинских колоний. Да и где это было иначе? Сколько жизней легло при строительстве Санкт-Петербурга? Видимо, не счесть. Покойников не вернешь, а город остался на века. Демократическое Лицо Барселоны стояло к позорному прошлому задом, будто само не пришло из тех же краев. Экскурсия наша завершалась, мы явно возвращались назад.

Здание Главпочтамта появилось в 1927 году по наработкам двух архитекторов Хайме Торреса (Jaume Torres i Grau) и Хосепа Казальса (Josep Goday i Casals), ушедших от прежних своих пристрастий в догматику новесентизма (Noucentisme), считавшегося истинным словом национального каталонского искусства. Анрик Прат-де-ла-Риба, основатель движения каталонских националистов, провозгласил этот курс в 1906, как символ средиземноморского идеала «прекрасного» в понятиях классиков. Сколько тайн лежало в недрах истории! Получалось, что смесь барокко и классики наилучшим образом отражало сепаратистские настроения.

Улица Пелайо (Carrer de Pelai), носившая имя первого короля Астурии, ставшего родоначальником испанской Реконкисты, выводила на Площадь Каталонии.

Все. Это был конец маршрута. В центральном месте города встречались все ветки метро, останавливались автобусы и электрички, ходили железнодорожные поезда. Рельсовый транспорт курсировал под землей, а наверху правил бал человеческий водоворот. На Площади Каталонии назначали встречи, проводили митинги, гуляния и концерты, сходились потерявшиеся люди и начинались туристические маршруты

Какое же счастье нам привалило! Можно было размять ноги, походить и, наконец, поесть. Небольшой переулок Бергара (Carrer de Bergara) упирался в улицу Пелайо, проходившую границей между Старым городом и районом Эшампле. Смех смехом, но принудительное сидение совсем одурило, на ногах даже зрение обострилось, снова заиграли дома и усталость стала отступать.

 

Короткая улица Бергара была приветом баскам. В гражданских карлистких войнах и баски и каталонцы стояли против центральной власти Испании, рассчитывая на автономию. Удача была не на их стороне, за пятьдесят лет они трижды проиграли, но в первой войне мир был подписан в Бергаре, что скорбным, видимо, фактом и чтилось в Барселоне. Пороховая бочка тлела в Испании веками, даже название города здесь писали по-бакски, а не Вергара, как было принято на испанский лад. Правда, мы оставались туристами и трений могли не замечать. Вечер был отведен Гауди. Искать другого кафе, вдали от мусорных баков, пожалуй, не имело смысла, они встречались повсюду. Здесь стоило перекусить и двигаться дальше.