Второй день Барселоны был отдан туристическому нон-стоп автобусу, на котором без лишних хлопот можно было объехать полгорода. Хотелось чего-то другого, но здравый смысл глумливо хихикнул и предложил заткнуться. Спорить с ним было бессмысленно. Утром мы сидели на открытой платформе и слушали гида на обзорном маршруте. Почувствовать город сверху нельзя, но посмотреть все-таки можно. Вторая честь дня была посвящена Гауди.
Я болела им с юности и мечтала увидеть работы вживую. Первый удар нанесла действительность. Мои мечты оказались слабее, чем ненависть к очереди, и дома на проспекте мы осмотрели лишь снаружи Второй пинок пришелся на храм Саграда Фамилия. Помпезность здания походила на бахвальство, а разноликость храма лишала его единства и вызывала мысль, что человечество в целом не знает слова гармония и понимает себя фрагментарно. Однако главный удар нанес сам Гауди. Его фасад потерял красоту и ясность смысла и стал отдавал каким-то наивным школярством. Грустная мысль, что мой личный восторг померк, донимала меня всю дорогу до парка Гуэля. Теперь мы стояли на улице, поднимавшейся в гору. Под пасмурным небом жара давила еще сильнее. Улица тянулась длинной кишкой, лишь изредка показывая нарядные крыши. Скучный подъем давался с трудом.

Попав под влияние английской моды на зеленые жилые кварталы, богатый промышленник Эусеби Гуэль купил землю в предместье Барселоны и нанял Гауди формировать элитный поселок. Местность была холмистая, безлесая и называлась «Лысая гора». Работы по созданию парка начались в 1901 году. Приобретенные гектары поделили на участки под застройку особняков, укрепили склоны холма, подвели дороги, пространство обнесли оградой

В качестве образца построили один дом и вынесли новоиспеченный объект на продажу. Коммерческая затея провалилась с треском. Даже парадный подъезд и эспланада для общественных встреч затее не помогла. Богатые покупатели не хотели, как мы, карабкаться по холмам и жить на окраине в пустынной местности.

Из шестидесяти двух участков были заняты только три. Один приобрел друг Гауди адвокат Мартин Триас-и-Доменек, потомки которого до сих пор жили в парке. Еще один дом, построенный для показа главным помощником архитектора Франсеском Беренгером (Francesc Berenguer), купил сам Гауди, перебравшись туда в 1906 с отцом и племянницей. Третьим зданием, от начала стоявшим на холме, был дом Ларард (Casa Larrard), входивший в общую территорию. Его занял Эусеби Гуэль, приспособив под свою резиденцию. Забавно, но коммерческий крах обернулся не только комфортом, но и приятной компанией в уединенной зоне. Работы велись, пока не грянула Первая мировая. Гуэль умер в 1918. Его наследникам парк был не нужен и в 1926 его продали барселонской мэрии. По мере того, как мы поднимались вверх, улица оживала. Появились ларьки, бутики и сувенирные лавки.

Со своей верхотуры жители парка точно видели все внизу. Белый дом Мартина Триаса-и-Доменека просматривался даже отсюда и стоял на горе, как крепость.

Улица уперлась в узкий проход. Со всех сторон подступала зеленая зона. Перед нами лежал Парк Гуэль (Park Güell).

Центральный вход в зеленый массив оформили в 1903 году, замкнув жилое пространство оградой. Это был первый опыт Гауди строить целый квартал для взыскательных жителей, а не одну резиденцию предприимчивого магната. Корпоративный подход требовал соблюдения правил. Вход на земельный надел охраняли контрольные точки: Домик привратника и Здание администрации парка. На фоне сказочных ярких домов слова «обслуживающий персонал» звучали дурацкой шуткой, хотя, если вдуматься, прислуга у толстосумов всегда носила отблеск хозяйского богатства, особенно, если попадала в единую элитную корпорацию.

 

Ну что же, сказка, так сказка. Парадная лестница вела в мир причудливых грез. Хотелось сказать в королевский дворец, но нет, впереди был колонный зал, что-то вроде римского форума.

Антонио Гауди был каталонцем, а этим ребятам давно не хватало собственной власти. Идея национальной особенности бродила в умах еще во времена юности архитектора, а Валенти Альмираль уже говорил о федерализации Испании. Зачем же еще политики создали Каталонскую солидарность в защиту языка, культуры и местной автономии. Архитектор в политику не лез, автономию не одобрял, но национальный аспект был без намеков прописан в лестнице, содержавшей три отсека или три части провинции, Южную, Северную и Французскую Каталонию. В каждом отсеке стоял свой отдельный фонтан. Нижняя часть походила на горное ущелье реки Ногера-Пальяреса (Noguera Pallaresa), несущей воды в Лериде. Верхний относился к самой Каталонии, где из флага провинции торчала водоточащая голова змеи. Поскольку сад был полон символов, то этот медный змей служил, видимо, аллюзией на Нехуштан, исцеляющий штандарт Моисея, выводившего евреев из Египта. Испанцы упирали на лечебные свойства подручного средства, каталонцы, скорее, имели в виду автономию.

Пришлых туристов мало волновала концептуальная символика. Всех привлекала Саламандра, мозаичным боком красившая пейзаж. Да кому было дело, что игривое земноводное означало Французскую Каталонию, точнее, город Ним, где Гуэль провел свое детство? Недаром алхимики считали ее явью и символом огня. Одна лишь мысль о поползновении на Францию могла подогреть кого угодно.

В этой кипящей снующей толпе мы, наконец, встретили своих соотечественников. Считалось, что в Барселоне их полным полно, однако до сих пор мы не слыхали русской речи. Они шли той же дорогой и поднимались к «Залу ста колонн».

Роскошную колоннаду Гауди построил для общественной жизни, развлечений и собраний будущих обитателей фешенебельного города-сада. Зал стоял возле дома Гуэля и в просвет между колонн были видны окна флигеля. Однако жителей не прибавилось и форум стоял пустой, пока парк не выкупил город. Зал обладал прекрасной акустикой, чем в наши дни стали пользоваться местные музыканты.

«Зал ста колонн» было названием поэтическим. Видимо первоначальный проект оказался слишком густым. Частокол разредили, оставили 86 штук и пустые узлы потолка украсили мозаичными фальш-розетками, со ссылками на времена года. Развлекательный центр имел одну хитрость. В колоннах были проложены трубы, по которым сверху стекала дождевая вода, собираясь в специальную цистерну. Система ливневой канализации использовалась для полива парка.

Колонны поддерживали прогулочную эспланаду, засыпанную гравием. По бокам площадки шла извилистая скамейка, на которую мы тут же рухнули отсидеться. Путь наверх оказался нелегким и требовал отдыха. Отсюда сверху уходила дождевая вода, проникая сквозь гравий в трубы. Изрядно потерявший на парке Гуэль решил хотя бы здесь извлечь выгоду. Он стал продавать техническую воду под торговой маркой SARVA, что означало «единое целое», если искать толкование в именах Шивы и Вишны в транскрипциях санскрита. Придумать такое название мог далеко не каждый, но и принять молодого Гауди довелось только ему.

Промышленник и меценат Эусеби Гуэль унаследовал огромное состояние от отца Джоана Гуэля-и-Феррера (Joan Güell i Ferrer), сколотившего капитал работорговлей на Кубе. Вернувшись назад в Барселону, он вложил средства в производство, основал крупнейшие текстильные и машиностроительные предприятия, создал Институт индустрии Каталонии, завел газету «Общественное благо» (El Bien Público) и обрел статус известного экономиста. Трудно судить, что конкретно при таком папаше послужило истоком уникальных качеств Эусеби Гуэля. Возможно его донимала совесть или вела порода, а скорее всего, одно другому вряд ли мешало, но он был человеком набожным, владел обширным кругом знаний, имел проницательность чувств, старался разгребать социальное зло, достигал успехов в бизнесе и отличался, по мнению многих, большой скромностью.

Гауди было 26 лет, когда он закончил школу и получил патент на архитектурную деятельность. В тот же год состоялась их встреча с Гуэлем. Они познакомились, сошлись во вкусах, Гуэль сделал заказ на мебель. Поначалу у Гауди собственные работы были мелкими: фонари, решетки, палатки. Конкурсов он не выигрывал, так что сотрудничал со своим учителем Джоаном Марторелле в рамках его заказов. В первые годы Гауди увлекался востоком. Арабские постройки стояли под боком, Индия, Персия и прочие дальние страны манили по книгам. Его проекты были полны разноцветной керамикой, мавританскими арками, кирпичными башенками на крыше. Один такой восточный дворец, первый заказ после окончания школы, он завершил в 1889 году для владельца мануфактуры по производству керамических плиток. Дом Висенса (Casa Vicens) не входил в нашу туристическую программу, хотя был включен в список наследия ЮНЕСКО. Затем наступил период неоготики, где архитектор много работал с конструкциями зданий. Он отказался от контрфорсов, ввел в качестве несущих опор линейчатые поверхности, тем самым заменив плоскостные решения разными гиперболоидами, параболоидами и прочими геометрическими фигурами, лежавшими в пространстве. Парк Гуэль относился к третьему периоду, который называли натуралистическим. Гауди стал решать строительные вопросы, подражая природе. Он считал, что все естественное было выбрано Богом, как лучшее из возможного. Обогатить свой опыт его подсказками казалось ему единственно верным.

Да и представить себе ландшафтный дизайн как-то иначе было трудно. Вдалеке виднелся шпиль бывшего дома Гауди, в котором он прожил до конца 1925 года. Архитектор перебрался в мастерскую при базилике Саграда Фамилия за полгода до смерти и передал особняк Совету храма. После его кончины работы на церкви велись, но наступали тяжелые времена, во всю набирал силу новосентизм, а потом началась гражданская война. Гауди осмеяли, охаяли и забыли. Базилику забросили, особняк в парке продали. Вытащили его из забвения Сальватор Дали и Жозеп Луис Серт, строитель Фонда Миро. Они твердили о наследии архитектора. Общество друзей Гауди выкупило дом мастера и в 1963 году открыло там музей.

 

Вся катавасия с памятью случилась после его смерти, а в начале века Гауди был в полной силе. Его тогда не пинали за то, что он не создал школы, не учил мыслить по-своему, не оставил письменных документов. Учить-то он, безусловно, учил, да много ли кто его понимал. Ему очень повезло. На него нашелся Гуэль и он работал, как исследователь, полагаясь на интуицию. Ставил опыты, делал выводы, а затем по итогам строил. Все его арки, колонны и своды вышли из эксперимента. Но ведь опыты нужно было придумать, а придумать научить нельзя, этот вызов приходит, как озарение. Он полагал, что учился у Бога, в то время как был натурфилософом от рождения. Многие называли его замкнутым, неприятным и грубым человеком, хотя близкие считали верным другом, дружелюбным и приветливым в общении. Как тут было не вспомнить наших советских физиков, которых часто клеймили высокомерными умниками, а они просто жили в другом мире, говорили на своем языке и очень злились, когда их не понимали посторонние.

Извилистую скамейку Гауди задумал, как место для приватных бесед. Каждый изгиб замыкал собеседников друг на друга. Сидеть на ней было удобно, формат скамьи архитектор снимал с отпечатков рабочего, которого вынудил в голом виде сидеть на просыхавшей глине. Экспериментатором он оставался в любом вопросе. С ним работала уйма художников, скульпторов и мастеров. Почти всю мозаику набирал Жозеп Мария Жужол, известный своими работами, но даже ему иногда не хватало фантазии на затейливый узор. Узор ведь был не сюжетным…

Неприятный и замкнутый Гауди был не только природным инженером. Он опередил время почти на столетие. Пространства, которые он строил, опираясь практически на пальцы, научилась рассчитывать NASA, прокладывая траектории космических полетов, причем делала это не вручную, а с помощью компьютерных программ. Ну ладно, гений так гений, но он ведь был еще сказочник, рисовавший картины своего детства. Это запоминалось сразу, заслоняя все остальное.

Сказка могла нравиться либо нет, но пряничные домики стояли перед глазами и что-то втолковывали бесцеремонным туристам.

Дальше эспланады мы не пошли. Парк был огромный, местность холмистая, лезть на гору сил не хватало, да и сказка нас несколько утомила. Слишком много народа хотело чуда, а при большой толпе оно редко случалось.

Хотя иногда стертый публичный мир мог обернуться искоркой жизни.

Улица вниз скучно тянулась своею обыденностью. Сказка исчезла, будто ее и не бывало.

Сувенирные лавки пестрели мозаичными саламандрами. Здесь, как и в центре города, брать ничего не хотелось. Вопрос был не в деньгах, ширпотреб наводил тоску, совсем не радуя глаз. А везти хоть что-нибудь из Барселоны было нужно.

Навалившуюся унылость развеял полицейский патруль. Он так ненавязчиво стоял внизу, что вызывал неподдельное веселье. Да в патруле ли том было дело? Вопрос, что же такого в этом было смешного, похоже, не имел ответа.

Длинная нудная улица, наконец, уперлась в проспект. Мы все-таки сильно устали и ждали автобуса с нетерпением. К вечеру наш туристский марафон оборачивался боком. Тут сколько ни делай лица, оно все равно получалось кислым.

 

Другое дело отдых в автобусе. Здесь, сидя с вытянутыми ногами в кресле, можно было подумать о Барселоне. Южный нарядный город хорош был хотя бы тем, что радовал зеленью и стоял на море. Заштатным его назвать, конечно, было нельзя. Один Готический квартал дорогого стоил, однако, в целом, остался бы он обычным городом со своими изюминками, если бы не маленькое «но», сделавшее его меккой туристической индустрии. Называлось это «но» Антонио Гауди. Что говорить, ему повезло. Ему подфартила судьба, видно каясь за скомканное детство, и подкинула в оправдание недюжинного спонсора, но он смог опрокинуть архитектурный уклад и творил свои здания как скульптуры. На это чудо и ехал смотреть изумленный мир, остальное прилагалось в придачу. Пожалуй, даже Пикассо с Миро не могли с ним здесь потягаться. У него выходил масштаб покрупнее.

Вот и нас везли от точки к точке мимо красивых домов, построенных в подражание каким-то стилям. Эклектика для Барселоны была словом родным.

То, что автобус катил по шикарному району, было заметно по зданиям. Внешнего вида оказалось недостаточно и наш расторопный гид поспешил сообщить, что мы въехали в Педральбес (Pedralbes), где селились миллиардеры. Ну как же, тоже приятное знакомство. Ехидничать, впрочем, не стоило, везли по роскошной улице нас в монастырь Педральбес (Monasterio de Pedralbes), основанный в 1326 году королем Хайме II Справедливым (Jaime II el Justo) в интересах своей четвертой жены Элисенды де Монкада. Король был далеко не молод, а потомство от прежних браков подпирало к десятку. Сделано все было ко времени. Через год он умер, оставив Элисенде жилье и, скорей всего, жизнь, проведенную среди монахинь-кларисок, чаще всего из знатных семей. Королева успела дать монастырю ряд привилегий, среди которых была защита обители в случае прямой опасности. Эту задачу брал на себя первый парламент города, учрежденный Хайме I в 1284 году. Назывался он «Совет сотни».

Смех, смехом, но привилегия эта спасала монастырь дважды. Впервые, во время Бунта жнецов, когда громили весь кастильский уклад, включая католическое ведомство. Монахинь тогда в соответствии с привилегиями выселили под охраной взвода солдат на земли местного аристократа, причем настоятельница замыкала строй в сопровождении второго советника города. Стоило волнениям утихнуть, как монахини вернулись обратно. Второй раз антиклерикальный протест разразился пожарами и поджогом обителей, однако слово парламента было свято и монастырь Педральбес не тронули. Республика признала его историческим памятником, затем там открыли музей религиозного наследия, за которым следила община кларисок, состоявшая по-прежнему в штате обители. Вот, где была настоящая готика, но сил выходить у нас, к сожалению, не осталось.

Район Педральбес до начала XX века был пригородной зоной Барселоны, а нынче считался одним из самых богатых кварталов города. Здесь рядом с домами весьма скромного вида встречались высотные здания престижных финансовых компаний, корпуса университетского городка и роскошные виллы. Вообще, рассказывал гид, место это было клевое. Здесь где-то обитала принцесса Кристина, дочь короля Хуана Карлоса, селились известные футболисты и проживали рок-звезды.

Такой неплохой расклад шел сейчас, а в конце позапрошлого века тут топтались коровы и лежало крупное фермерское хозяйство, которое новый владелец Эусеби Гуэль хотел переделать под усадьбу. Загородный дом строил Джоан Марторелл, а весь служебный комплект, ограду поместья и парк Гуэль поручил молодому Гауди, с которым только что познакомился. Шел 1884 год, портфеля заказов у Гауди еще не было и архитектор рьяно взялся за дело. Три года ушло на разбивку парка, строительство ограды и павильонов. В ранние годы его тянуло к востоку. Неоготика появилась позже, а здесь довлел мавританский стиль, хотя железный дракон на воротах был явно из другой оперы. Арабы живности в узор не допускали.

Греческий страж богини Геры, искусно отлитый отцом Гауди, охранял яблоки от Гесперид и пугал всех окружающих, яро скалясь на прохожих. Ох, как хотелось погладить пернатое это чудовище, но тело не слушалось, колени не гнулись, ноги на выход не шли. На улице вечерело, потрепанный мой аппарат стал сильно капризничать, дальние снимки не брал, пришлось лезть в интернет и нагло тащить чужое. Очень надеюсь, что Автор меня извинит.

Усадьба Гуэля не дожила до наших дней. Перед смертью промышленник подарил королевской семье свой особняк и часть садов, в благодарность за присвоение ему графского титула. Альфонсо XIII имел слабость поощрять успешных бизнесменов дворянскими званиями, если они служили росту испанского могущества, особенно, когда привозили капиталы из-за рубежа. Эусеби Гуэль подходил по всем статьям. Он сам и его отец входили в число выдающихся каталонцев, поддерживали науку и искусство, состояние их начиналось на Кубе, да и женат Эусеби был на дочери маркиза де Комильяса, получившего знатность тем же самым кубинским путем. Любопытно, что нынешние антирасисты не замахивались на Гуэлей, хотя маркиза пытались низвергнуть с почетных высот, подозревая за ним рабовладельческое прошлое. Что скажешь, и в нашем мире все относительно. Автобус, тем временем, шел мимо Парка Педральбес, в глубинах которого прятался королевский дворец.

Королевский дворец Педральбес (Palau Reial de Pedralbes) встал на месте главного особняка усадьбы. Его завершили в 1924, перестроив старое здание на новый лад в модном тогда стиле новосентизма, опиравшегося на исторический дух.

Дворца мы не видели, но имперский фасад парка выходил на проспект Диагональ и составлял часть усадьбы Гуэля (Finca Güell), тоже переделанную под королевскую масть. Кто мог подумать, что этот старинный с виду сад будет таить работы Гауди, сохраненные ландшафтным дизайнером Рубио-и-Тудури с предыдущих времен.

Главная артерия города, проспект Диагональ (Av.Diagonal), пересекала Барселону наискосок и была разработана еще Ильдефонсом Серда, однако прокладывалась фрагментарно от этапа к этапу. В Педральбес проспект дотянули в 1919, когда уже пять лет существовало Каталонское Содружество, объединявшее с разрешения короля четыре провинции в одну структуру. В честь данного события улица носила имя проспекта Каталанской национальности (Avinguda de la Nacionalitat Catalana). С приходом Примо де Риверы ее назвали проспектом Альфонсо XIII. Республика дала ей имя Четырнадцатого апреля, дня отречения Бурбонов от власти, при Франко пошел в ход Генералиссимус. Куда нам было до этой Испании-Каталонии! Восемь раз они меняли название улицы, перещеголяв в этом деле даже нас.

Республика отдала дворец вместе с угодьями в собственность городского совета и в 1950 году часть усадьбы получил Барселонский университет для строительства учебного городка. Поскольку Гауди вспомнили, спустя четверть века была открыта кафедра его имени при Высшей архитектурной школе Политехнического университета Каталонии. Библиотеку школы разместили в павильонах усадьбы. В общем, конец нашей поездки подгребал остатки программного маршрута, а пока нас везли вдоль Диагонали мимо университетского городка в сторону стадиона всемирной достопримечательности футбольного клуба «Барселона».

Ну как же, как же, первейшую гордость Каталонии туристам нужно было показать непременно. Стадион Камп Но́у (Camp Nou), что в переводе означало Новое поле,  открыли в 1957 году и сделали это по двум важным причинам. Во-первых, старый стадион был мал, а во-вторых, главный конкурент «Реал Мадрид» отстроил себе новую арену, с чем мириться было нельзя. Рассчитывали обойтись небольшими расходами, старую землю продали, но трудности с почвой увеличили смету в пять раз и строительство застопорилось на 10 лет. Так и стояли бы они ни с чем, если бы не ненавистный Франко, который простил клубу долг. Интересно, пошел ли этот расход Франко в зачет, когда каталонцы предъявляли ему претензии.

Из числа высших достижений Гауди нам показали всего четыре, причем восточный период практически не входил в маршрут, хотя Дом Висенса и Дворец Гуэля были яркими представителями колоритного этапа. Готическая полоса вообще не попала во всемирное наследие. Список ЮНЕСКО включал восемь работ архитектора. Основное внимание уделяли модернизму. Правда два памятника находились вне Барселоны, куда, естественно, не возили, но в целом, для полноты картины, могли бы показать и восточников. Отдаленными экспонатами были винные погреба Гуэля и часовня с криптой в его колонии. Винные погреба (Celler Güell) лежали в сорока километрах от Барселоны в городке Ситжесе (Sitges), где Гуэль владел имением. Завершили их в 1901, когда Гауди еще выполнял светские заказы. Сущность работ в Колонии носила уже духовный характер. Капиталист Гуэль задумал грандиозный проект. Он купил 160 гектар в предместьях Барселоны, перевел туда производство и начал строить жилой поселок для рабочих. Культурно-бытовой аспект возложили на Гауди. В число сопутствующих построек должны были входить школа, магазин, пункты общественного питания, больница, бюро кооперативного движения, часовня и театр. Строили Колонию Гуэля помощники Гауди под его руководством. Он сам взялся за церковь. Работы начались в 1908 году. Колония располагалась в Санта Колома де Сервелло  (Santa Coloma de Cervelloв), в десятке километрах от города. Крипту Колонии Гуэля (Cripta de la Colonia Guell), иначе склеп церкви, завершили в 1915 году. Работы застопорились, когда подвели финансы, связанные с парком. Гуэль умер в 1918, наследники от Колонии отказались, освященный склеп сожгли и разгромили в гражданскую, восстанавливали его неоднократно, последний раз в 2002 году. Что там осталось от гаудианской модели, трудно сказать, критики было очень много, но Крипту внесли в список ЮНЕСКО и теперь показывали туристам.

Пока мы обсуждали наследие архитектора, непроглядная тьма стерла блеклые сумерки, наступил поздний вечер. К высшему пику исканий Гауди критики относили модернизм и главным итогом стала Саграда Фамилия, где он использовал методы, отточенные на предыдущих этапах пути. Он научился создавать структуру здания, не ограничивая себя принятыми правилами либо каноном, он заменял их моделями, заимствованными у природы, без опасений отдаваясь своей неуемной фантазии. Он мешал принципы и методы, добиваясь своих желаний, и делал то, чем раньше не владел человек. Степень мастерства достигла уровня совершенства, он творил пространство и впредь был готов посвятить себя служению Богу, отказавшись от мирских дел. Печально, но в этот момент я перестала ему верить. Дело было даже не в том, что по молодости он отличался ярым антиклерикализмом, а потом вдруг, опомнившись, стал глубоким католиком. Так случалось со многими, он был далеко не первым, просто мне показалось, что в угаре амбиций он приравнял себя Богу, следуя за ним по пятам и повторяя шаг в шаг его путь, работая с камнем. Осознав этот факт, архитектор мог ужаснуться. Тут было, чего испугаться. Рождественский фасад не звучал больше поэмой, он стал походить на отмаливание грехов, потеряв от кустистости прежнюю четкость образа. Морализатор Гауди не пел исполинского гимна, он многословно молил о прощении. Даже чужеродный Субиракс на фасаде Страстей волновал много сильнее. Грустно это было, очень грустно, но сказочник Гауди был прекрасный, а вот проповедник, видимо, нет.

Моя персональная точка зрения, видно, мало сходилась с общественным мнением. Народ приезжал смотреть на диковинку и называл ее шедевром. Мне она казалась избыточной суетой испугавшегося человека. Однако барселонские католики так не думали, они хотели сделать его святым-покровителем всех архитекторов. Гауди умер в 1926 году в больнице для нищих. Во время прогулки его сбил трамвай, когда он переходил улицу. Архитектор мало следил за внешностью, одет был небрежно и не носил с собой документов. Он упал, разбил голову, потерял сознание. Никто из прохожих или извозчиков не оказал ему помощи. Зачем было возиться с нищим? Он долго лежал без сознания, пока уличный полицейский не отвез его в госпиталь для неимущих. Опознал Гауди капеллан Саграда Фамилии. От перевода в клинику архитектор отказался и предпочел остаться среди бедных, только помощь пришла слишком поздно. Похоронили его в часовне Святого Семейства, где он трудился без устали сорок три года. По случаю гибели Гауди городская мэрия издала указ всем извозчикам и таксистам носить на себе два цвета, черный, в знак траура по великому зодчему, и желтый, как символ позора человеческому бессердечию.

Вопрос о канонизации Гауди уже рассматривался Папским престолом. Глубокая религиозность и аскетический образ жизни архитектора послужили основой для прошения епархии. Протокол достижений обсуждаемого кандидата требовал еще посмертного чуда по молитвам просящих. Возможно поэтому срок отнесли к 2026 году, когда по оценке оптимистов строительство храма Святого Семейства будет закончено и наступит столетие со дня смерти Антонио Гауди. Видимо возведение Саграда Фамилии они собирались отнести к разряду чудес. А все-таки жаль, что автобус причаливал к площади Каталонии с другой стороны. Мои чудеса лежали на Пасео де Грасиа. Я именно их относила к вершинам творений великого мастера.

Вымотавшиеся и усталые мы уходили домой по знаковой площади Барселоны, про которую мало кто мог бы знать, не живи в этом городе Гауди. Какая, в сущности, разница, чего он боялся и во что верил. Он ненавидел прямые углы, строил дома, подражая природе, перевернул все основы конструкций зданий и сделал город одним из лидеров мирового туризма. Кто сказал, что он не создал школы? Его ученики появились на много позднее смерти архитектора. Блистательный Сантьяго Калатрава, автор монжуикской телебашни, и отец знаменитого хай-тека Норман Фостер искали вдохновения в работах Гауди, Ле Корбюзье рисовал его арки, да и Жан Нувель, чью башню Агбар мы видели нынешним утром, заимствовал не только форму, но и передачу красок у барселонского архитектора. Этот рыжий голубоглазый каталонец опередил эпоху на столетие, схватив удачу за хвост. Мало кому удавалось не думать о хлебе насущном, но он и расплачивался за это одиночеством. Человек, перевернувший мир, редко встречает симпатии общества. Великий путь не рассыпает роз и не дается даром, он непременно требует расплаты. А Каталонская площадь не проводила расчетов, она играла фонтанами, сияла огнями, свистела, резвилась и хохотала.

И пусть Барселона была хороша, но всемирную славу ей все-таки сделал Антонио Гауди.

Анто́ни Пла́сид Гильéм Гауди́-и-Курне́т (Antoni Plàcid Guillem Gaudí i Cornet)
родился  25 июня 1852 года в каталонском городке Реус
был сыном и внуком двух медных дел мастеров
создал восемь памятников мирового наследия
умер 10 июня 1926 года в Барселоне