В полдневный зной к нон-стоп автобусу толпилось значительно меньше народа и скоро мы ехали по намеченному маршруту. Первая остановка была в «Квартале раздора», где  один к одному стояли работы ведущих каталонских модернистов. Ярмарка тщеславия начала XX века здесь бушевала в полную силу и пропустить даже малость совсем не хотелось. На углу красовался Дом Лео Морера (Casa Lleó Morera) перестроенный в 1905 году по проекту Луиса Доменек-и-Монтанера.

 

Дом принадлежал семье фабрикантов, владевших текстильным производством, и стоит ли говорить, что рост их богатства начинался от выгод в Латинской Америке. Промышленный бум XIX века перемешал всю структуру каталонского общества. Состоятельную мощь стали осваивать люди, мало знакомые прежде с роскошью. На рубеже двадцатого столетия костры амбиций заполыхали в буржуазной среде. Заказчики средств не жалели. Сорок художников и мастеров работали в проекте Доменек-и-Монтанера. Фасад дома Морера был украшен скульптурами, кружевной каменной вязью и затейливыми решетками. Внутри интерьер поражал витражами, мозаикой, барельефами, изысканной мебелью с деревянными панно

Роскошный особняк получил награду в архитектурном конкурсе 1905 года и высоко чтился до тех пор, пока модернизм был в моде. Ну а когда силу взял новесентизм, испанская разновидность нашего соцреализма, дом решили укоротить, оставив без лишних изысков. Заказчиком реконструкции был магазин модной одежды «Loewe», арендовавший нижний этаж. Пока семья владела зданием, декор еще сохранялся, но в 1943 дом был продан какой-то компании и реконструкция началась с передела окон, изъятия скульптур, утраты витражей и прочей модернисткой дребедени.

 

Кое-что из фрагментов расчистки прикупил Сальвадор Дали, задумав разместить их в своем музее. Спустя пятьдесят лет новесентизм иссяк и дом Морера начали восстанавливать, хотя циничный мой ум все норовил относить обновления на счет грядущей Олимпиады, когда поток туристов сам будет платить деньги за просмотр изысканного интерьера. Вот так и мы, надеясь проникнуться искусством, натужно путались в снующей толпе. Следующим на очереди был Дом Амалье.

 

Дом Амалье (Casa Amatller), стоявший здесь с 1900 года, построил Жозеп Пуч по заказу местного шоколадного короля. Большой знаток классического искусства Пуч выбрал неоготику ключом своего проекта, связав одним узлом старинные мотивы и вольномыслие модерна. В итоге получился дом, похожий на шкатулку, где моему дилетантскому вкусу не хватало ни фантазии, ни стиля. Глаз, спотыкаясь, тормозил на плоском верхе и кустистом низе, хотя критики и говорили, что готика, перенятая у фламандцев, здесь переходила в ее каталонскую ипостась. Даже бровастое окно, которое считали аллегорическим портретом хозяина, не вызывало чрезмерного интереса. Висевшее нарочито сбоку на симметричном фасаде, оно казалось избыточным и похожим скорее на фигурную шоколадку довольно роскошного вида., Ну что же, видно каждому королю ложится своя судьба.

Зато следующий дом не восходил ни к каким классическим образцам. Он казался подвижным и спаянным, как живое существо. Проспект Пасео де Грасиа являлся парадной вывеской каталонской буржуазии. Любой перестроенный дом становился вызовом окружающим соседям. Текстильный магнат Жузеп Бальо не мог уступить расторопному Амалье. Он решил снести старое здание и построить новое, а чтобы утереть нос соседу, поручил заказ Антонио Гауди, на тот момент уже модному и эксцентричному архитектору с репутацией дорогого и непредсказуемого автора. Гауди корпус оставил, добавил пару этажей и спроектировал новые фасады. Если раньше народ ходил любоваться особняками богачей, то теперь горожане просто лишились дара речи. На краю улицы лежал дракон, пораженный копьем Святого Георгия. Покровителя Барселоны знал каждый ребенок, так что и толкователя тут было не надо. Дом Бальо стал первым творением Гауди, где мастер перешагнул через догматы стилей и отдался собственному видению образа в зодчестве.

Особняк, построенный в 1906 году, стали называть не иначе, как «Дом костей». Впрочем, хозяина здания издыхавший дракон не смущал. Семья Бальо занимала второй этаж, остальные помещения сдавали в наем. Огромные венецианские окна были устроены с хитростью, они закрывали балконы и не распахивались наружу, а поднимались вверх, предоставляя апартаменты владельца на всеобщий обзор. Желавших посмотреть нашлось немало. Богатый интерьер и уникальная мебель, изготовленная по эскизам архитектора, того, безусловно, стоила.

Антонио Гауди был отмечен судьбой с детства. Он родился в 1852 году настолько слабым, что акушер, принимавший ребенка, считал, что парню не выжить. Однако тот справился, хотя и тащил за собою болезни по жизни. Судьба одарила мальчика ревматизмом и обеспечила детским одиночеством. С ребятами он играть не мог, но много ходил по окрестностям, наблюдая окружающий мир. Позже Гауди скажет, что жители юга не нуждались в фантазиях, творцами прекрасного их делала природа. Он считал, что все выдумки северян были лишь призраком тех истин и решений, что подсказывала жизнь в Средиземноморье. Он и людские разборки ценил по тем же мерками. Легендарный Орест, по его словам, убивал свою мать, точно зная, что он мстит за Агамемнона, а вот бедный нордический Гамлет терзался сомнениями. Впрочем, все разговоры Гауди стали цитатами лишь после того, как волею случая ему повстречался местный магнат, готовый нести любые расходы за полет мысли архитектора, а до тех пор Гауди был чертежником известных мастеров и выполнял мелкие заказы. Познакомились они на Парижской выставке 1878 года, для которой Гауди разработал витрину по заказу тестя промышленника Эусеби Гуэля, выпустившего в пространство мощь уникального архитектора. Семь лет спустя после встречи он доверил зодчему построить городской дом. Первые здания Гауди, так или эдак, но все же ложились в общий ряд, а тут вышел особый случай. При полной свободе действий и поддержке хозяина, ставшего вскоре его другом, он вылепил здание, ничуть не похожее на другие. Дом, завершенный в 1889 году, главное дело сделал. Его включили в список ЮНЕСКО и жаль, что мы его не видели, но кто допустил бы в будущем строительство без оглядки на стили, если бы не роскошный дворец Гуэля, принесший Гауди славу экстравагантного архитектора, достойного больших затрат. А «Дом костей» этих затрат требовал.

Ранние здания Гауди не включили в обзорный маршрут, зато на Пасео де Грасиа он уже делал, что хотел. Возвел дракона на улице и нанял лучших декораторов лепить на панели сказку. Недаром директор школы, вручавший ему диплом архитектора, все затруднялся сказать, кто был перед ними, дурак или гений. Время расставило все по местам. Дом Бальо вошел в список наследия ЮНЕСКО, а нынче на этажах давали ночное представление для романтических посетителей. Это мог быть ужин при свечах, фуршет на крыше или концерт в каком-нибудь зале. Перфоманс в антураже Гауди так и назывался «Nits magiques», что означало «Магические ночи». Очередь казалась маленькой и мы рассчитывали попасть внутрь, да не тут-то было! В дом пускали лишь группами и народ, толпившийся вокруг, дожидался назначенного времени.

Уловка с вечерней задержкой не сработала. Ничего не изменилось с утра. Хвост стоял, как припаянный. Оставалось вернуться на остановку, посмотреть еще раз на «Квартал несогласия» и двигаться дальше в надежде поймать где-нибудь удачу.

Буржуазный этот проспект был все-таки очень красив. И вот что удивительно, не раздражал он меня разнородностью стилей. Ну ладно декоративный кусок, где здания перетекали друг в друга и принадлежали одной эпохе, будь то модернизм, родом из сказаний, или мастодонт страховой компании с фениксом на куполе. Но ведь и сосед их современный тоже не мешал, хотя стеклянный корпус в клеточку появился в другое время. Откуда возникала эта общность, от плавности линий, округлости форм или обилия зелени, кто знает, но единения ничто не нарушало.

Следующая остановка была у хозяйства семейства Касас, включавшего не только художника, но и зятя, инженера Жузепа Кодина. Дома на проспекте редко сносили, как правило, перестраивали на новый лад. Оба здания входили в список наследия Барселоны и были сделаны по проекту друга семьи художника архитектора Антони Ровира-и-Рабасса. Дом Рамона Касаса появился в 1894, жилище Кодина в 1898, здания относили к раннему модернизму, но в них еще не было того запредельного залихватства, которым грешил, порой, новый стиль, и мне они очень нравились.

Вплотную к изящным постройкам примыкал Дом Мила (Casa Milà), ради которого, собственно, и шел весь сыр-бор. Это здание нужно было смотреть изнутри. Шок от волнистой поверхности проходил быстро, но секреты прятались за стенами. Это был первый случай, когда Гауди отказался от прямых углов, отверг стандартные нормы и возводил дом, следуя подсказкам, взятым из природы. Свой уникальный опыт строительства Гауди получил благодаря людскому тщеславию. Его заказчик Пере Мила был несказанно богат. Он не только владел центральной ареной, где проходили корриды и спортивные состязания, но и составил партию овдовевшей супруги каталонского «индейца», сколотившего огромное состояние в Аргентине. Считалось, что Мила был поклонником архитектора, хотя молва утверждала, что главным фетишем бизнесмена являлся символ богатства, которому вторил бы ни на что не похожий дом. По слухам, жена его Розер Сегимон услуг Антонио Гауди не хотела, но видно престижный вопрос допек и ее.

 

В итоге, участок был куплен, очищен от прежних застроек и Гауди начал работать с нуля. Декоративные элементы он поручал искусным мастерам. Кованое литье на балконах и фрагменты внутренней штукатурки выполнил Жузеп Мария Жужол, создавший впоследствии фонтан и полукруглый корпус на площади Испания. Дом был закончен в 1910 и тут же вызвал поток критики. В прессе над ним насмехались во всю, называли ангаром для дирижаблей, жертвой землетрясения, пасхальным куличом, одним словом, красок не жалели. Владельцы соседних домов обвиняли Гауди в обесценке их собственности. Они считали, что скандальный урод должен был заметно снизить стоимость земли и окружавших зданий, ну а народ дал ему имя «Каменоломня», так как фасад, по их мнению, походил на гору с пещерами.

Однако главным противником оказалась хозяйка особняка Розер Сегимон. Видимо сильно ее раздражала округлость форм и извилистость стен интерьера дома. Даже претензий хозяйки на предмет рояля, который никак не вмещался в зал, архитектор не принял всерьез. В привычной резкой манере он посоветовал даме музицировать на скрипке. Конфликт отношений возник не на пустом месте. Дважды совет города замораживал работы, так как привередливый Гауди изменял собственный проект и преступал запреты городской комиссии. Споры решались в пользу архитектора, но сроки затягивались. Основной разлад между ними наступил в 1909 году во время испанских волнений. Гауди хотел разместить на фасаде скульптуры Девы Марии и двух архангелов, Михаила и Гавриила. Набожной Розер идея понравилась и бронза ушла в заказ. Испанские беспорядки начались из-за войны в Марокко. Шла борьба за колонии, но простому люду это было не нужно и воевать ради выгод буржуазии никто не хотел. Барселона вспыхнула революционным восстанием, включавшим антиклерикальные выступления. Десятками горели церкви, часовни, монастыри, священников тоже не забывали. Семейству Мила светиться не стоило, и так доля их состояния исходила от кофейных плантаций. Куда как спокойнее было отказаться от христианских символов на здании. Гауди решения хозяев не принял, хотел даже прервать строительство, однако с большим трудом его удалось убедить вернуться к работам.

После смерти Гауди хозяйка избавилась от части декора и продала мебель мэтра, заменив ее гарнитурами в стиле Людовика XVI. От доходного дома Розер Сегимон отказалась после кончины мужа, сохранив за собой один этаж. Новые владельцы решили уплотнить здание. На месте двух просторных этажей они соорудили пять ярусов и поделили хозяйственную мансарду на квартиры. Крыша обросла новыми дымоходами, нагрузки возросли и дом стал хиреть. На счастье, здание включили в 1984 году в список всемирного наследия ЮНЕСКО. Он стал первым творением XX века, получившим международный статус. Дом находился в плохом состоянии и требовал срочной реставрации. Сбербанк Каталонии, выкупив здание, приступил к ремонту. Бельэтаж Мила восстановили к олимпиаде и отдали под выставочное пространство. В обзорный ряд входили также чердак, терраса на крыше и одна из верхних квартир. Остальные помещения занимали офисы или каталонские семьи. Посмотреть это все томило безумное любопытство, но одна лишь мысль о жизни в эксперименте гения вызывала сочувствие к ординарным вкусам прежней хозяйки.

Как и следовало ожидать, удача нам не улыбнулась. На что мы рассчитывали? Лето, разгар отпусков, толпы туристов. Хвост тянулся длинный, стоять в котором мы не стали. Один знакомый испанист говорил, что безлюдных дней в Барселоне не бывает, но ведь фотографии я видела и надеялась, надеялась…

Дом Мила был последним светским зданием в творчестве Гауди, всю остальную жизнь он отдал строительству храма Святого Семейства (Sagrada Familia). История Гауди была полна странностей. Ажиотаж, связанный с именем архитектора, возник в 1889 году после триумфа Дворца Гуэля. Первые здания появились примерно в то же время, однако кураторство над собором досталось ему в 1883, когда он работал чертежником или помощником других архитекторов, от раза к разу не добиваясь успехов на конкурсах по своим представленным проектам. В католичество он ушел годом позже после отказа от замужества той единственной женщины, с которой хотел разделить судьбу. Семьи он больше не искал, но назначение на собор Гауди получил раньше, чем приобрел признание и отдал себя творчеству без остатка. Смирившись с постигшим нас невезеньем, мы ехали к храму Саграда Фамилия, на этот раз точно зная, что внутрь мы не попадем. Билеты on-line куплены не были, а уж легенды об очереди рассказывали все подряд. Собор Святого Семейства, хотя по протоколу его следовало называть церковью, казался с близи приземистым, на деле башни достигали 112 метров. Слово церковь как-то вязло на губах.

Один за другим сновали автобусы, пополняя обильную туристическую толпу.

Идея построить храм Святого Семейства появилась у книготорговца и филантропа Жузепа Бокабелья (Josep Bocabella) в 1874. Издатель религиозной литературы основал Ассоциацию почитателей Святого Иосифа, привлек свыше полумиллиона человек, собрал пожертвования, купил землю и нанял зодчего Франциско Вильяра для строительства церкви. Проект был готов и готический храм стали возводить в чистом поле. Однако в 1883 году Вильяра отправили в отставку, а на его место пригласили Антонио Гауди, выполнявшего тогда чертежи для известных зодчих. Рекомендовавший его архитектор сам за работы не брался, церковь строили на пожертвования и компания могла затянуться надолго, а для Гауди это был второй самостоятельный заказ. Брали его, видимо, как прораба, лишь через год утвердили архитектором. Шесть лет он следовал планам Вильяра, но, получив очень крупное вложение в строительство, кардинально изменил проект, задумав средствами архитектуры создать поэму о жизни Христа  Путь Спасителя делился на три этапа: Рождение, Страдание и Слава Всевышнего. Каждому этапу был посвящен свой фасад. Автобус останавливался у фасада Страстей Господних. Вверх тянулись четыре башни апостолов. Венчали их двухсторонние кресты..

Апостолы Иаков и Варфоломей глядели с высоты, но ничего общего с Гауди они не имели. Чужой это был стиль и почерк ломаный. Гауди умер в 1926 году, построив лишь четверть здания. Он начинал с Рождественского фасада, оставив страдания на потом. Обнаженные камни и тягостный путь в лабиринте человеческих грехов должны были стать горьким уроком жителям и вызывать ужас от сопричастности. Так хотел Гауди. Макеты фасадов он составил, однако началась Гражданская война, церковь была частично разрушена каталонскими анархистами, мастерская и авторские модели погибли во время пожара, их восстанавливали по памяти.

 

Фасад Страстей начали строить в 1954. Через двадцать лет корпуса были готовы и за дело взялись скульпторы под началом Жузепа Марии Субиракса (Josep Maria Subirachs), известного склонностью к авангардизму. Скульптурный ряд, его ваяли до 2009 года, вызвал у критиков массу протестов. Детали и сцены фасада говорили о библейских событиях жестко, но образный строй выпадал из эстетики Гауди.

 

Толкаться в толе было противно. Мы решили посидеть за столиком, разглядывая фасад в иллюзорном одиночестве, а заодно подкрепиться единственным блюдом, приемлемым в адскую жару. Какое там! И видно было плохо, и нахальный Голубь Мира, непременный атрибут евангельских таинств, нагло пытался влезть прямо в тарелку, бесстыдно рыская среди голов зрителей.

Следом за кафе зеленел садик, но даже оттуда разглядеть что-либо, кроме кучи ларьков и череды автобусов, никак не удавалось.

Ледяной напиток закончился, пора было двигаться дальше и обойти огромное здание, которое они называли церковью, а если точнее, то базиликой, как объявил ее в 2010 году Папа Римский Бенедикт XVI, признав годной к богослужениям.

Это сейчас Саграда Фамилия находилась в центре города, а в конце позапрошлого века тут была запропащая дыра. Гауди начинал свою архитектурную деятельность с проведения дорог для доставки материалов, иначе строительство имело шанс захлебнуться. Даже в 1915 сельская жизнь здесь цвела во всю.

В 1909 году возле церкви построили школу для детей строителей храма и ребятни из сельских бедных семей. Учили в школе бесплатно. Сооружение планировалось, как временное, и подлежало сносу. Несущих стен оно не имело, однако прочность достигалась за счет криволинейных перегородок крыши, а передвижные стены, уже опробованные в доме Мила, позволяли менять внутреннюю планировку. Во время войны школу разрушили, Позже ее собрали заново и теперь она служила музеем.

Главный неф базилики завершили лет пятнадцать назад. Согласно эскизам Гауди он был украшен скульптурами и символами Святого Причастия. Хлеб и вино Святых Даров вели свою историю от снопов пшеницы и гроздьев винограда.

Первый камень Искупительного Храма Святого Семейства был заложен 19 марта 1882 года, о чем сообщал памятный знак со стороны фасада Страстей.

Главный неф выходил на проезжую улицу и практически упирался в жилые дома.

 

Гауди выпала редкая удача. Он заработал свою репутацию на домах богачей, где денег не считали и расходов не жалели. Он творил без оглядки на средства, завел полигон для строительных экспериментов, мог разрушить готовый фрагмент, если найденное решение устраивало его больше. Проектов и чертежей он, как правило, не имел, просто импровизировал на ходу. Что до Саграда Фамилия, то спешить ему было некуда. Он искал каменный образ Библии и на вопросы о сроках отвечал, что «его клиент не торопится». Понимая, что жизни ему на создание храма не хватит, он впервые включил чертежи и модели в свою работу, рассчитывая оставить их на будущее. Однако грянула война и третий по счету фасад Славы сохранился лишь в набросках. Возводили его теперь на основе эскизов и общих концепций Гауди, а вовсе не по проекту неуемного архитектора.

До сих пор ни одному из последователей не случалось добиться эффекта, что умел достигать Гауди в своих работах. Он говорил, что подражает природе, заимствуя навык от Бога, считая его наивысшим творцом. Мы, наконец, дошли до последнего шага на пути мастера, до Рождественского фасада, завершенного им при жизни.

Пластика здесь была совершенно другой. Великий сказочник Гауди создал райский сад, взамен вифлеемской пустыни. Он даже хотел сделать пейзаж цветным, да потом передумал. Три христианские добродетели Вера, Надежда, Любовь широко открывали одноименные порталы, приглашая желавших войти. Верующие ходили по расписанию, остальные, естественно, по билетам.

По замыслу автора, величественную ипостась Библии должны были венчать 18 башен, самая мощная из которых, в 170 метров высотой, славила Иисуса Христа. Ей не хватало метра до верха горы Монжуик, но делалось это специально  в знак  уважения  к творителю
всего сущего на барселонской земле. Двенадцать башен были апостольскими, четыре отведены евангелистам и одна Деве Марии.

Гауди в молодости считали снобом. Возможно, возможно, по крайней мере, девиз «Построив, ошеломить!» на малых формах он выполнял блистательно. С годами архитектор сильно изменился, от денди не осталось и следа. Он перестал следить за внешностью, одевался неряшливо, забыл о гурманстве, питался скромно. Лишь в детище своем он оставался необузданным. Декоративность в архитектуре стала подавлять, а не радовать. Инстинкт и дух исследователя словно взял в нем верх. Рождество Христово потеряло набат гимна и превратилось в изысканный ребус.

Или в учебное пособие. В декоре стен были прописаны тексты литургий, на разных языках приведены цитаты из Библии, обрамленные обильными иллюстрациями. Мысль приходила обескураживающая. Стоило Гауди лишь потерять свою лихую бесинку, как поэма исчезла, а он сам превратился в академика, на фоне которого уместнее было сниматься, чем изучать его наставительные мудрости.

Следом за Рождеством Христовым шла неоготическая апсида, построенная Гауди в 1895 году. Над апсидой возвышались основы башни Святой Марии. К верхнему слою еще не приступали, зато начали ремонтировать фрагмент старого фасада. Он стал разрушаться и был покрыт красной сеткой.

Стоял этот храм не не церковной земле и был в чистом виде народным. Он начал строиться на пожертвования и не курировался ни правительством, ни епископатом. Несколько раз поднимался вопрос о завершении эпопеи. Город вырос, места храму явно не хватало, подземный туннель, проведенный под центром Барселоны, мог нанести ущерб величественному строению еще не достигшему своей высоты на одну треть. Все же работы решили завершить. Ярым адептом строительства стал туристический бизнес, получавший доходы от здания выше, чем давала Альгамбра и музей Прадо. Во всяком случае, посетители ходили сюда чаще. Деньги туристов шли в том числе и на строительство. Оптимисты надеялись на срок окончания в 2026 году, пессимисты добавляли еще пятьдесят лет. Увидеть триумф работ нам не светило, посмотреть можно было лишь на клипе, размещенном в интернете.

https://youtu.be/RcDmloG3tXU

В 2005 году ЮНЕСКО внесло во всемирный список наследия Фасад Рождества и склеп, с которого начиналось строительство храма. Воспринимать эстетику Гауди можно было по-разному, у меня дух захватывало от ранних форм, но инженерный дар архитектора, безусловно, заслуживала признания. Он, опираясь на геометрию, создавал конструкции, испытывал их на прочность в своей мастерской, переступал через опыт прошлого и закладывал основы нового устройства зданий. Одного этого было достаточно, чтобы хранить о нем память, однако чтили его за дизайн церкви. А тут вот разброд и шатания в обществе зацикливали сверх меры. Кто-то считал дизайн чувственным, духовным и беспощадно смелым, кто-то называл вульгарным и бесстыдно претенциозным. Джордж Оруэлл, скажем, вообще полагал, что храм Святого Семейства надо снести за отвратительность вида. Он воевал в Испании против фашистов, ну да что с него взять, одно слово, англичанин, а ведь не чужд был христианства. Мы покидали Саграда Фамилия с чувством потери. Гауди давно умер, вместе с ним ушел неиссякаемый поток его фантазии. Теперь вместо единой по образу церкви в Барселоне появилась сборная солянка, возводимая народным энтузиазмом согласно современным технологиям. Система автоматизированного проектирования штука хорошая, но почему-то в глазах стоял не разноликий храм, а вавилонская башня. Может быть Библия навеяла или метод был схож, кроме того, сигналы настораживали. Архитекторы твердили, что строители халтурят и в угоду туристической индустрии спешат, краны вертелись и что-то возводили, возводили, однако старые стены рушились, а внизу бежали поезда.

«Какого черта расстраиваться, – уговаривала себя я – Всю жизнь мечтала увидеть Гауди, Ну не понравился собор, который всегда казался главным, так впереди парк Гуэля». Однако настроение было испорчено. Солнце совсем исчезло, натянуло тучи. Наконец, подошел автобус и довез нас до нужной остановки. В гору уходила забранная в стены улица. Нам предстоял путь наверх.