Хельсинки. Назад на берег

Паромчик быстро шел от Суоменлинны в глубь бухты. Берег казался совсем близко, город лежал, как на ладони, а путь, между тем, занимал без малого двадцать минут.

Кому как, а мне трудно доставить большее удовольствие, чем отправить в поездку на теплоходе, пароме или, скажем, катере. Особенно, если речь идет не о большой воде, а о внутренних водоемах с берегами, лесами, полями и зданиями. Стоишь на палубе и рассматриваешь все под непривычным углом зрения. Мир вокруг видится иным. В нем появляется новый смысл, иногда другое значение, зато красиво бывает всегда. Вот и теперь я смотрела по сторонам, наслаждаясь окружающими видами. А виды эти надо мной точно насмехались. Я глазом не успела моргнуть, как на том же месте, где минуту назад бороздила воды небольшая яхта, появилась двухмачтовая красавица, блестя полированными боками.

Следом за парусным флотом куда-то спешил военный катерок. Даже не верилось, что среди этого праздника жизни, кто-то мог заниматься повседневными делами.

Основание бухты уже приближалось. У Катаянокка-причала. стоял VIKING LINE, наше транспортное средство до Стокгольма. Впереди открывался город.

Наконец, мы обогнали военный катерок. Не бывает все-таки чудес на свете. Повседневность армейской службы сводилась в праздник к катанию по бухте.

Издали таможенная служба еще больше походила на рыцарский замок. Тем неожиданнее рядом торчал «минарет» современного небоскреба.

Между белых конструктивных зданий выделялся розовый монетный двор и надо всем этим строем довлел Успенский собор в своей византийской причудливости.

И всюду, куда ни глянь, по воде плавали лебеди.

У Рыночной площади стоял парусник. Он завершал разночинность окружающих построек и возводил в законность историю присутственного места.

Шведский король Густав Васа в 1550 году основал Гельсингфорс на северном побережье Финского залива в устье реки Вантаа, впадавшей в мелководную, но глубоко вдающуюся в сушу бухту. Строили город напротив Таллина, по тем временам ливонского Ревеля, входившего в ганзейский союз. С тех пор, 12 июня – день подписания указа – считался днём рождения Хельсинки. Однако споры с Ганзой быстро утихли, торговле Швеции те не мешали, да и место было выбрано неудачно, гавань оказалась мелкой и болотистой, что никак не способствовало судоходству. Город захирел и через семь лет принудительно переселенным в него жителям разрешили вернуться домой в Рауму, Улвилу, Таммисаари и Порвоо. Убогое состояние Гельсингфорса привело к тому, что в 1640 генерал-губернатор Финдяндии Пер Браге перенес его на пять километров южнее, в район Кауппатори – Рыночной площади, куда шел наш паром. С воды нам был виден не только причал, но и мраморный монумент, стоявший посредине площади. В новом месте город стали застраивать, однако в 1713, отступая под напором русских войск, шведы сожгли его дотла. Спустя столетие он так и стоял сплошь деревянный, пока государь Александр I не объявил Гельсингфорс столицей Финляндского княжества и не начал в 1816 парадную застройку города. Архитектором был назначен Карл Людвиг Энгель, по проекту которого появился ансамбль Сенатской площади и величественный кафедральный собор. За строительством был установлен царский надзор. Обелиск в честь императрицы Александры Фёдоровны открыли в 1835 по случаю приезда в Гельсингфорс Николая I с супругой. Чертежи монумента делал Карл Энгель и обелиск стал первым в городе публичным памятником. Во время революции позолоченный двуглавый орел был скинут на землю, однако не выброшен, а помещен в музей. Вернули его на место в 1972 году. Обелиск стоял посредине рынка, мимо сновали люди, практически не обращая на него никакого внимания. Рынок субботний был переполнен. Торговали продуктами, сувенирами, народными промыслами и едой. Расхожий базар на центральной площади не вызывал у меня умиления. В горле надсадно запершило, на меня наступали забытые девяностые. Да нет же, нет, уговаривала я себя, это всего лишь приманка для туристов.

Городская мэрия, детище того же Карла Энгеля, смотрела на рынок всеми тремя этажами. Ну что же, это было правильно. Где рынок, там и власть. Подобную картину мы видели в Торжке, небольшом провинциальном городке России. Различие было незначительным. Надзор там проходил в XIX веке и городская дума звалась не мэрией. В остальном все сходилось. Купцы сидели в Гостином дворе, а за открытой торговлей требовался присмотр. Случалось это, правда, не каждый день, а лишь по уездным ярмаркам, но классика здания и властный надзор были теми же. Кстати, Энгель построил дом в 1833 для отеля «Сеурахуоне», мэрия в нем появилась только в тридцатых прошлого века.

Мы шли к парку Эспланады, откуда отходил экскурсионный автобус. Бульвар, хотя финны и называли его парком, открывал знаменитый фонтан Хавис Аманда, ставший визитной карточкой Хельсинки. Бронзовую девушку изваял с французской натурщицы известный финский скульптор Вилле Валгрен, работавший и живший тогда в Париже. Он увез статую в Финляндию и совместно с автором гранитного фонтана Элиэлем Саариненом украсил улицы города. Парижане хотели оставить скульптуру в Париже, но два модерниста установили Морскую Нимфу – именно так переводилось название фонтана – в парке Хельсинки, чем немедленно вызвали известный скандал. Обнаженная женская фигура в центре города оскорбляла пуританский вкус протестантской публики. Ханжество, к счастью, не победило, и фонтан в 1908 стал символом города, будто рожденного пеной Балтийского моря.

Парк состоял из двух улиц, Северной и Южной Эспланад, и разделявшего их бульвара. У него тоже была своя история. Появился он по замыслу Карла Энгеля, как граница между столичной роскошью Сенатской площади и старым деревянным Гельсингфорсом. Разбитый в первой трети позапрошлого века, парк сглаживал контраст между центром и окраиной. Дополнительную функцию он получил спустя полвека, когда напряжение между населением по национальному признаку достигло пика. По бульвару пролегла линия фронта. Финны держались Южной Эспланады, шведы обитали на Северной. Теперь парк стал местом народных гуляний.

Липовая аллея, лежащая в центре бульвара, упиралась в Шведский театр, на дорожках стояли памятники разной природы и назначения. Вдалеке на гранитном постаменте возвышался бронзовый Людвиг Рунеберг, известный поэт и автор гимна Финляндии, а вблизи на рабочей табуретке стоял рыцарь, то и дело размахивавший мечом. На него мало кто обращал внимание. Время от времени он пытался задеть клинком кого-нибудь из прохожих.

Взрослые от него отмахивались, лишь дети радовались, прыгая от восторга. Вот тут ему и доставалась монетка.

Рыцарь был не единственным персонажем, промышлявшим среди гуляющих. Рядом на расстеленный коврик что-то усердно выкладывали двое смуглокожих парней.

Мы приняли их сперва за лохотронщиков – уж очень к тому располагала обстановка. Но нет, они выкладывали бусы с ожерельями и бизнес был вполне законным.

В ясный солнечный день на бульваре все ждали праздника. На эстраде летнего театра «Эспа» музыканты настраивали инструменты и готовились к концерту.

Напротив эстрады один из старейших ресторанов Хельсинки «Каппели» собирал народ. Ресторан имел репутацию дорогого заведения. Он был построен в 1867 году, считался носителем югендстиля, сверкал стеклами и зазывал открытой верандой.

Нужная остановка нашлась на перекрестке, автобус еще отсутствовал, можно было оглядеться. Пожалуй впервые у меня возникло чувство знакомого пространства. Оно пришло неожиданно, а потому необычно остро. Вокруг лежала Петроградская сторона, а ведь я этого не ждала. Мне твердили про Сенатскую площадь, про ее классический стиль Петербурга, про схожесть имперских застроек, но никак не про смесь доходных, промышленных и затейливых буржуазных строений.

Пока я диву давалась нежданным открытиям, местные жители отдыхали и занимались своими делами.

Пришел автобус, мы сели и снова стали ждать. Пассажиров набралось человек пять. Заказывали мы экскурсию из Питера вследствие своей наивной глупости. Турагенство строго предупреждало о популярности маршрута и риске оказаться за бортом по причине отсутствия мест. Мы поверили и заказали заранее. Теперь нас задерживал недостаток туристов. Вытянув ноги, мы с мужем уставились в окна. Наш рыцарь печального образа оказался немолодым человеком. Он, видимо, устал и собирался уходить. Вся комичность заигрывания с публикой растворилась без остатка. Какая-то безнадежность сквозила в поникшей фигуре. Доход, скорее всего, был никаким, а проблемы остались.

Бульвар, между тем, пропускал людей. По дорожкам гуляли родители с колясками, бродили парочки и одинокие пешеходы, на удивление часто встречались любители татуировок. Кто-то сидел в кафе, кто-то на лавочках, но многие расположились на траве. В отличие от Суоменлинны, здесь это было принято.

Наконец, в салоне набралось около десяти человек. Автобус тронулся и начальной точкой маршрута стала Сенатская площадь. Когда в 1640 генерал-губернатор Пер Браге перенес Гельсингфорс на новое место, в районе нынешней площади уже стояли кирха с кладбищем и ратуша. Во время Северной войны город был уничтожен, в 1721 шведы стали его восстанавливать, но маcштабное строительство началось лишь в 1812 после объявления его столицей великого княжества. Занимались устройством города планировщик Йохан Эренстрём, разработавший прямоугольно-квадратную схему застройки, и Карл Энгель, создавший архитектуру центральной части Гельсингфорса. Сенатская площадь была задумана, как представительская, для собрания воедино государственной, муниципальной, церковной и академической жизни. Возникшую в строительстве помехой кирху снесли, кладбище засыпали. Кафедральный собор построили к 1862 году.

Рядом с собором стояло здание Государственного совета, все застроенное лесами. Возвел его Энгель в 1822 для императорского сената Финляндии. В мягком кресле автобуса меня тянуло на вольности. Ну и что тут странного, думалось мне. Второй век завершается, а правительство здесь так и сидит. Не удивительно, что здание износилось. Следом за лесами государственного фасада стоял Дом Седерхолма, построенный в 1757 году на средства зажиточного купца. Двухэтажное серое здание было старейшим в центре Хельсинки. Теперь в нем располагался музей города. Площадь, собственно, вся была делом рук Энгеля. Выдержанная в одном стиле, она недаром считалась образцом неоклассицизма в Европе. Все бы так, да только вид на суетность рынка явно смазывал силу впечатления. Как ни крути, а строгость терялась.

Комфорт и расслабленность в удобных сидениях давали о себе знать. Автобус мягко покачивало, что-то бубнил аудиогид и глаза слипались сами собой. Затеяли мы обзорную экскурсию, чтобы попасть в места, куда боялись не успеть. Речь шла о Церкви Темппелиаукио, вырубленную в скале, и памятнике Сибелиусу. В церковь нас не пустили, там проходила конференция, однако к Сибелиусу отвезли.

Место было отменное. Живой орган гудел от ветра и отвечал на человеческий голос.

Дорога обратно показала, что центр Хельсинки можно было обойти быстро, а смотреть стоило на новостройки. Мимо пролетела площадь Маннерхейминаукио. Вот где надо было гулять. Вдали белел Дворец Финляндии Алвара Аалто, стоял Киасима – музей современного искусства, да и щука привлекала внимание.

Я долго гадала, как так случилось, что русского Емелю включили персонажем в хельсинский ландшафт. Однако сказка оказалась совсем о другом. Желания и хотения было предостаточно, но щука относилась к местным жителям, Емели не знала, лишь пела песни в классической финской поэзии. Поющую щуку поставили у Дома музыки для украшения окрестной площадки, видимо, как элемент национальной культуры.

В двух шагах от щуки стоял вокзал и старейший театр Финляндии, который стоило посмотреть. Экскурсия охватывала почти все, но радости узнавания не доставляла.

Мы вскользь проскочили еще один дом, построенный к Олимпиаде 1952 года, и снова возникла Сенатская площадь.

Экскурсия закончилась, мы прибыли к Эспланадам. Ругаться все же было глупо. Программу среднестатистического туриста мы выполнили. Заодно и отдохнули. Факт, что почувствовать город можно только ступая ногами, мы знали и раньше, но церковь в скале была таким соблазном, что способ обзора мы выбирали сами.

Перед тем, как двигаться к парому, мы задержались в кафе поесть мороженного. Хотелось чего-нибудь диковинного и я взяла лакрицу с лимоном. Муж с удивлением покачал головой. Ведь я терпеть не могла лакрицы! Однако оказалось очень вкусно. Пока мы сидели на солнышке, уплетали свое мороженное и разглядывали публику, вдали послышался шум и раздались восторженные возгласы. На Хавис Аманде происходило нечто мало понятное. Какой-то человек в нелепом розовом пузыре взгромоздился под вопли толпы на пьедестал и медленно по нему перемещался.

Это стоило посмотреть поближе. Парень явно не справлялся с поставленной задачей. К процедуре подключился доброволец снизу, затем к ним поднялся и третий.

Под крики толпы смельчак забрался на косяк низвергающих воду рыб и попытался надеть на бронзовую голову морской нимфы строительную каску.

Веселье не имело границ. Зрители орали и хлопали, я смеялась вместе с ними. Неожиданно в голову пришла мысль, что случись такое в Петербурге, попытайся кто-нибудь нарядить Медного всадника, я, скорее всего, устроила бы скандал, надеясь укоротить охальников, а тут хохотала, как безумная. Фонтан, видимо, думал так же, как я, поэтому смыл всю ораву к ногам Аманды. Атака воды не остановила потешную команду, штурм начался снова. Внизу уже готовился очередной боец.

Я тогда еще не знала, что вся процедура вполне соответствовала протоколу, только проводилась в необычное время. Охаянная поначалу Хавис Аманда так сильно полюбилась жителям, что вошло в традицию накануне Первомая надевать ей на голову студенческую фуражку. Праздник Ваппу – День труда Финляндии – сильно почитался у финнов, так что студенческие забавы были узаконены городскими властями и строго приурочены к шести часам вечера. Теперь стояла середина лета, май давно прошел. Что являлось причиной веселья, мало кто знал, хотя нарушали предписание уже не в первый раз. После победы Финляндии в чемпионате мира по хоккею, нимфу вообще обрядили в национальную хоккейную форму. Как бы там ни было, новый заход привел, наконец, к победе.

Каска была водружена, победителей встретили аплодисментами. Довольные зрители стали расходиться. Пошли и мы, нахохотавшись до слез.

После веселого зрелища любые умные мысли оборачивались другой стороной. У балагана были свои законы, даже рынок не вызывал раздражения

Знакомый причал снова манил туристов на Суоменлинну.

Немыслимые сражения с Амандой сделали нас привередливыми. Торжественный свадебный марш казался на редкость унылым.

Зато полюбившаяся служба махала нам таможенным флагом и провожала нас на паром.

Быстро побросав вещи в каюте, мы отправились наверх. Многоэтажную махину VIKING LINE одолеть было совсем не просто. Шла посадка, всюду сновали люди, в тесных коридорах царила суматоха. На верхнюю палубу вел узенький трап, прилепившийся к борту. И тут я поняла, что не могу по нему подняться – позорно боялась, хотя случалось это со мной не часто. Если бывало, то скорей при выходе с места, куда уже занесло на лихом кураже. Григорий смеялся над моим нелепым видом. Рыбка близко лежала, даже фотоаппарат был наготове, а ноги никак не несли. Наконец, собравшись с духом, я полезла наверх.

На палубе было много людей. Все смотрели назад на уплывавший город.

Рынок к шести вечера опустел, исчезли лотки и палатки. Набережная приобрела имперский вид и ей стало остро чего-то не хватать. Неужели, людской сутолоки?

Город уходил такой близкий и знакомый, но в то же время чужой. Напоминавший в центре Петербург, он отличался от своего предшественника состоянием духа. В нем не было той странной смеси заносчивости и злобной агрессии, что поселилась в Северной столице последнее время. При всей флегматичности и спокойствии финны сияли доброжелательством, чего нельзя было сказать о петербуржцах. Выражение их лиц заставляло трижды подумать перед любым обращением. Услышав вопрос, гримаса обычно разглаживалась, но возвращалась вновь после короткой фразы. У финнов получалось иначе. Их было не страшно спрашивать и отвечали они обстоятельно. Наших прижимал гнет, финнов нет.

В бухте теснились острова. Скалистый грунт местами прикрывали деревья. Укрепления были построены даже вблизи суши.

Сверху виднелось рыбацкое поместье и верхушка суоменлиннской церкви. Она выступала так высоко, что только ленивый не поместил бы на ней маяк.

Паром проходил мимо крепости. Было время посмотреть на Кустаанмиекка, откуда мы в спешке сбежали. Однако случилось то, чего давно следовало ожидать. Ноги подкосились и больше не держали. Чему было удивляться? Сегодняшний день начинался вчера – бессонная ночь, дорога к границе, поезд из Лаппэенраны и Хельсинки с поездкой в Суоменлинну. Организм забастовал, он требовал отдыха. В надежде подначить его хотя бы чуть-чуть, мы спустились выпить кофе и сели у окна. Кофе не помог, крепость проплывала мимо.