Дороги, дороги… Какие песни о них можно петь! Или ругаться непотребными словами. Моя подруга рассказывала, что возвращаясь в дождливый день из Финляндии, она заметила непогоду, лишь перебравшись через границу. Внизу застучали колеса, машина стала вилять меж ям и щербин асфальта, окатил грязью встречный поток, сбоку летел песок и щебень от обгонявших по обочине попуток. Очиститель елозил, не справляясь с лобовым стеклом. Три раза пришлось останавливаться в пути, чтобы отмыть с окон грязь, иначе дороги было не видно. Будто вселенная стала другой, как только они пересекли границу. Она ругалась, я согласно кивала. Лишь много позже мне пришло в голову, что хамство хамством, но нельзя забывать и о том, что в одном Петербурге живет на полмиллиона меньше людей, чем в целом по всей Финляндии, и сравнивать насыщенность маршрутов все-таки смешно, хотя и очень бы хотелось. Тем не менее, удовольствие от финских дорог мы получили, отправляясь в середине июля из Лаппеэнранты в Иматру.

Стоял солнечный день. Тут и там вдоль дороги высились ветряки. Пренебрегая всеми ограничениями, рядом с нами мчался вызывавший уважение раритет. Допотопные машины были очень модной фишкой в Финляндии.

 

Мы ехали в Иматру посмотреть знаменитый водопад, точнее то, что от него оставил человек. Водопадом он был сто лет назад, когда мощный поток реки Вуоксы, вытекавший из озера Сайма, срывался с гряды ледниковых морен Салпаусселькя на пути в Ладожское озеро. В 1772 Екатерина II приезжала со свитой смотреть чудеса дикой природы. С тех пор на пороги потянулись туристы. В 1842 по указу Николая I вокруг Иматринского волопада был создан старейший в России природный заповедник Kruununpuiston, что в переводе означало Коронный Парк. Сначала посещать пороги было шиком для знати, но когда в 1892 провели железнодорожную ветку из Санкт-Петербурга, Иматра стала настолько популярной, что вплоть до Первой мировой сюда прибывало 12-14 поездов ежедневно. Одна из фотографий начала века давала представление о буйстве здешнего пейзажа.

Рядом с порогами стояла деревянная гостиница, сгоревшая в 1900. Через три года на ее месте возвели каменное здание, прозванное в народе Замком, и открыли в нем отель.

Первый блок электростанции запустили на месте водопада в 1929 году. Затем ввели новые агрегаты, принявшие на себя основную нагрузку, оставив старый для аварийного сброса. Вот на такое представление, проходившее теперь в рамках туристического бонуса согласно расписанию, мы и торопились. Доехали мы до Иматры быстро. Сразу нашли замок-отель «Иматран Валтионхотелли», что по-фински писалось Imatran Valtionhotelli, и оставили машину на бесплатной парковке. На противоположной стороне улицы стоял жилой дом. В нем была своя парковка, на этот раз уже частная.

Рядом стоял музей ветеранов войны и сообщества «Лотта свярд».

В музее были собраны материалы по Советско-финским и Отечественной войнам, содержались экспонаты о деятельности организации «Лотта свярд». На уличном стенде висело трогательное сообщение о правилах и услугах музея. А между тем, «Лотта свярд» являлась женской военизированной фашистского толка национал-шовинистической организацией, существовавшей в Финляндии в период с 1919 по 1944 годы. Упразднена она была решением Государственного совета Финляндии по требованию Союзной контрольной комиссии, следившей за роспуском военных организаций. На тот момент в ней числилось 230 тысяч человек. Существовала «Лотта Свярд» в наше время или нет, не знаю, но в марте 2011 бывшие члены отмечали 90-летие своей конторы.

Любопытно было бы посмотреть их материалы, но планы наши по Иматре складывались в тот день иначе. Кроме спуска воды, мы хотели посетить Церковь Трех Крестов, возведенную известным финским архитектором. Попасть в открытый краеведческий музей «Карельский дом» мы уже не успевали. Однако дорогу в церковь нужно было у кого-то спрашивать. Напротив на пустом газоне расположились водители челночных автобусов, стоявших рядом на мостовой. Непривычно было глядеть на этот сельский отдых в пределах города. Я подошла к фордику с питерскими номерами. Тетки самозабвенно уплетали домашние бутерброды, подтвердив тем самым, что незачем бояться международных запретов на ввоз продуктов питания. Про церковь никто не знал. Челноки вообще на достопримечательности не имели времени. Они, как правило, отбывали, не дождавшись даже пуска воды. 

За консультациями нужно было идти в отель. Построили его в 1903 в модном тогда стиле национального романтизма по проекту архитектора Уско Нюрстрёма. Впрочем, называй его как угодно, хоть арт-нуво, югендстиль или просто модерн, дом был красив, несмотря на легенды о том, что в нем обитало привидение. Отель выглядел респектабельно, цены, скорей всего, сильно кусались и надо было собраться с духом, обращаясь к персоналу.

Так оно и вышло. У стойки стоял представительный клерк, вернее не клерк, а какой-то управляющий и беседовал с посетителем. Речь шла о номере, который не отвечал запросам клиента на люкс-класс. Долго тянулось время, в ход шли каталоги и фотографии, чуть ли не с имперскими лицами. Ждать становилось неловко, пришлось отойти. Вернувшись назад, мы обнаружили миловидную девушку, готовую нам помочь. По-русски в ресэпшн не говорил никто. Давно забытый английский никак не возвращался. Худо-бедно удалось задать вопрос. Девушка дала нам карту и стала показывать дорогу. Проблема состояла в том, что район, где находилась церковь, на схеме-карте отсутствовал и показать можно было лишь начало пути, ну а дальше следовать по интуиции. Лучшего объяснения нам не мог дать никто. Однако трудности перевода нуждались в облегчении и мы попросили кофе. Оставалось дождаться сброса, а потом дерзать. Кофе, кстати, был отменный.

Приближалось время спуска воды. На обзорном мосту вовсю собирался народ. Мы поспешили занять места у перил, чтобы видеть все без преград. На дне каньона по обе стороны переправы в ожидании застыло молчанье. Вокруг простирался заповедник, охранявший каменный оскал карьера.

Большой ошибкой было считать, что проскочить два города за раз нам не составит труда. Всюду приходилось выбирать. В Иматре в долги попал и Коронный парк. А как бы забавно было рассматривать этот заказник времен, где сохранились артефакты разных эпох – от дырчатых валунов, пробитых еще в ледниковый период, до личных автографов лиц, порой даже королевских кровей. Видимо, всегда оставлять следы на стенах являлось неистребимым желанием человека заявить о своей личности. Восхищенные силой стихии, на камнях заповедника расписались император Бразилии Педро II, король Швеции Карл XVI и даже Баратынский, сочетавший по Пушкину «с глубоким чувством вкус столь верный». Не собрали мы элегических впечатлений, а торчали у перил и ждали начала представления. Рядом стоявшие женщины тяжело вздохнули и ушли к отходившему челночному автобусу. Надеялись дамы совместить корыстное с прекрасным, но их позвал посыльный.

К слову сказать, Коронный парк в просторечии стал называться парком самоубийц, слишком много людей кончали жизнь, бросившись в водопад. Чуть ли не со всей Европы съезжались в Иматру будущие самоубийцы. На рубеже XIX и XX веков мода на прыжки достигла таких размеров, что в 1909 появился запрет на продажу железнодорожных билетов из Петербурга до Иматры в один конец. Результат оказался неутешительным, лишь в 1911 году в водах Вуоксы ниже водопада выловили 59 тел, треть из которых были женскими. Местные власти выделили крестьянам определенную сумму на погребение утопленников. Кончали жизнь, большей частью, от несчастной любви, но даже не страдавшие от лирических невзгод люди испытывали притягательную силу стихии. Воображение впечатлительного ума рождало безумное желание броситься головой в поток. Об этом писала Анна Керн и говорил Саша Черный. С нашего места был виден фонтан в парке, на дне которого лежала женская фигура, разбившаяся о каменную гряду.

В 1972 году рядом с мостом установили единственный в мире памятник самоубийцам. Назывался он «Дева Иматры», по-фински Imatran Impi, и был посвящён многочисленным жертвам водопада. Слово impi означает русалку или утопленницу, получившую посмертную жизнь в поглотивших её водах. Автором памятника был финский скульптор Таисто Мартискайнен, утонувший через 10 лет в одном из озёр Северного Саво. Ему не исполнилось еще и сорока. Возможно, он получал наказание за свои аллюзии.

Неожиданно мимо пролетел человек. Над карьером висел натянутый трос, по которому парень проехал на специальных зажимах. В груди захолодело, отчаянный экстремал был подростком. У этих нет страха. Им все равно, куда падать, на камни или в бурлящий поток.

Наступил решающий миг, на старой плотине открылись шлюзы и началось…

Было не оторвать глаз от набирающего силу потока. Звучала музыка Сибелиуса, но она едва различалась в нараставшем шуме и грохоте.

С другой стороны моста было видно, как поток заполнял пустующий карьер, поднимая воду все выше и выше.

Зловещий облик пейзажа растворился в воздухе, превратившись в разгул стихии.

Природную мощь и буйство включали на 20 минут, потом закрывали шлюзы и все возвращалось к мрачному ожиданию. С моста надо было уходить.

К отелю, где стояла машина, мы пошли по старому руслу Вуоксы.

Бесстрашный паренек все-таки спустился по канату над ревущей стремниной.

Недалеко от отеля на склоне карьера была устроена обзорная площадка, там толпились туристы. На лицах сквозила некоторая растерянность.

Охваченные стремительным потоком мы забыли о попытках сглаживать природу. Однако представление закончилось. Вода убывала на глазах. Обнажились ребристые стены, открылось щербатое дно. Апофеоз стихии сползал к завершению. А что оставалось делать зрителям? Вспоминать о благах цивилизации?

От размышлений о вечном конфликте между пользой и головокружительной страстью нас отвлек вид приближающегося замка. В нем не было никаких противоречий. Он стоял на своем месте и радовал глаз настырных фотографов.

 

Перед отъездом мы зашли еще раз в отель. Симпатичной нашей советчицы за стойкой не было. У заменявшей ее хмурой девицы уточнять детали маршрута к популярной церкви не хотелось, однако на дорогу стоило выпить кофе. Мы полагали, что уровень класса обслуживания являлся маркой респектабельного заведения, но кофе оказался скверным и все определял человеческий фактор.

Плутая по улицам города, мы попали в какой-то тупичок. На краю леса стояла колокольня. У нас ее бы назвали звонницей. Недалеко виднелась пара зданий, правда время было позднее, перевалило за семь вечера и мы разбираться с ними не стали.

Пора было отправляться домой, но церкви знаменитого архитектора мы еще не видели. Нужный поворот скоро нашелся, однако ясности не прибавилось. Дорога на карте уткнулась в границу листка, дальше следовало доверять интуиции, а какая тут интуиция, если город закончился и пошли леса. Мы не понимали, куда едем. Взамен леса возникли дома, появились улицы, но спросить дорогу было не у кого. Город, а может быть и поселок, стоял пустой. Вспомнились рассказы о том, что финны, в отличии от российских граждан, вечерами сидят дома и по улицам не шатаются. Не привычно россиянину, когда восьми еще нет, а людей нигде не видно.

После строений снова пошли поля и леса. Иматра получила статус города, когда в середине XX века объединили три промышленных поселка, разделенных лесными массивами и водоемами, в одно образование. В результате, 25 тысяч жителей стали проживать на территории 190 квадратных километров в трех изолированных районах между которыми лежала дикая природа. Чередовавшие леса дома являлись частью Иматры, но мы этого не знали. Наконец, появился православный храм на краю луга и стало ясно, что до сих пор дорога была правильной. На месте бывшей часовни архитектор Тойво Паатела построил в 1956 году Церковь святого Николая.

Мимо пролетел указатель на Стора Энсо (Stora Enso). О повороте на комбинат предупреждала девушка на ресепшн, но никаких церквей не появлялось. В конце XIX века здешние земли выкупила компания «Энсо-Гутцейт» и построила бумажный завод. Одна его часть находилась в Иматре, а другая после войны отошла к Советскому Союзу, где и возник город Светогорск. Двадцати лет не прошло, как зарубежные специалисты стали работать на нашем ЦБК. Жили они в Иматре, ездили на службу через границу по закрытому для частных лиц погранпереходу, обслуживавшему экспорт советского леса. Вот и стали два города побратимами. Производство в Иматре успешно цветет, наш Светогорск потихоньку умирает, хотя заводы и были ровесниками. В начале XXI века погранпереход сделали общедоступным, через него мы и пересекали границу. Сравнивать города-братья радости не доставляло. Сбоку мелькнул поворот на Stora Enso, снова пошли заросли, дорога казалась бесцельной и мы решили возвращаться назад. И тут среди леса выросло здание.

На стенде у стоянки висело объявление, а вокруг ни души. Это была Церковь Трех Крестов и в течении летних месяцев в ней по вторникам проводили музыкальные концерты. По средам и четвергам музыку слушали в других церквях. Приглядевшись к картинке, я поняла, что одно из зданий видела у звонницы, но не признала в нем кирхи. Да, ездить в лес слушать концерт – в этом был особый кайф…

Церковь Трех Крестов в Иматре придумал и построил в 1957 году Алвар Аалто, крупнейший финский архитектор, «отец модернизма» в Северной Европе и один из основоположников современной школы дизайна. Он был автором известных строений в разных странах мира, но больше всего работал в Финляндии. Белое здание церкви, спрятанное в деревьях, венчалось стрелой колокольни.

Двери церкви были заперты. Оставалось лишь обойти ее вокруг.

Об Алваре Аалто говорили, что ему удалось соединить строгую геометрию функционализма с подвижной имитацией органической архитектуры и создать традицию свободной композиции объёмов, умело  вписанных в природную среду.

Не знаю, верил ли он в Бога, но стремление к свету и тяга ввысь в нем жила.

О том, что он мыслил композициями, говорили хотя бы служебные постройки и детские площадки, расположенные в окружавшем церковь прилеске.

   

Свет был для Алвара Аалто несомненной ценностью. В здании насчитывалось 103 окна, причем на весь круг только два имели одинаковую форму. Обилие окон не оставляло тьмы, а разность формы рождало игру света.

Внутри церкви стоял орган. С этим и были связаны все музыкальные начинания.

Месяц спустя мы снова оказались в Иматре и попали внутрь церкви. В алтаре стояли три креста – кресты Голгофы, несшие тяжесть казни Христа. Название церкви хранило память о подвиге Спасителя.

Непривычный по форме орган был размещен на хорах. На столах в притворе лежала евангелическая литература, сборники псалмов, расписание грядущих литургий и собраний, стояли свечи. Людей – ни служек, ни прихожан – по-прежнему не было.

А вот в первый свой приезд мы продолжали ходить вокруг церкви. У боковых ворот висел значок с коляской. Здесь был вход для инвалидов.

Зал церкви состоял из трех частей, между ними были раздвижные двери. Алтарная часть могла вместить 240 человек, а весь зал до 800 персон. Помимо молитвенного в здании находились и другие помещения для приходских собраний и клубов.

День подходил к концу. Пора было уезжать.

Мы привыкли, что в нашей российской практике мода на современные формы храмов была искоренена в самом начале перестройки. В Петербурге появилось тогда несколько православных церквей непривычного вида, но очень скоро здания приняли формы старорежимных образцов. Копирование редко приносит удачу. Возможно человек боится новшеств, но сила духа в строении Алвара Аалто была и стремление ввысь тоже, а вот Никольский храм стоял привычной тихой гаванью.

Впереди нас ждали зеленые районы Иматры и длинная дорога домой.