Старую крепость мы поехали смотреть в праздники. Долго собирались, наконец, выбрались. Вечным укором сидел в моей голове долг перед этой областной достопримечательностью. Узнала я про крепость в Ленинградской области случайно. Знакомый переводчик дал почитать свой рассказ. Тут-то и выяснилось, что мучился он от дачной повинности у стен неких средневековых развалин, о которых я ни слуху ни духу. Места глухие, пустынные, а возраст построек близился к пяти векам. Впрочем, мы зря ждали захолустья. У моста стоял ларек, рядом высился стенд с исторической справкой. Крепость была объявлена нынче музеем с платным входом. Вокруг тусовался какой-то народ.

Крепость высилась на скале, склоны которой круто уходили вниз. Место, предназначенное для оборонного сооружения, освоили еще ливонские рыцари, заложившие там в 1237 году деревянный замок. С двух сторон скальный мыс огибала река Копорка, с третьей лежало озеро. Судя по карте, крепость располагалась в устье реки и была видна с моря, хотя сейчас от Финского залива ее отделяет 12 километров.

В 1240 году Копорье впервые упоминалось в новгородских летописях. Немецкие рыцари вторглись тогда в Новгородские и Псковские земли, заняли Псков. Владея территориями нынешних Эстонии и Латвии, Ливонский Орден расширял свои границы за счет русских княжеств. Новгородская рать во главе с Александром Невским отбила и разрушила в 1241 году Копорский замок, на месте которого поставили небольшое деревянное укрепление. В 1256 здесь снова собирали рать теперь уже против шведов, пытавшихся завладеть берегами Нарвы. Сын Александра Невского, князь Дмитрий, приглашенный новгородцами на княжение, в 1279 году возвел на вершине скалы деревянную крепость, через год заменил ее каменной, а в 1282 новгородцы, усмотрев в его хлопотах попытку закрепиться во власти средствами обороны, крепость порушили, а князя изгнали. Три с половиной столетия Господин Великий Новгород правил на своих территориях парламентским началом и никаких самодержавных намерений терпеть не хотел. Спустя 15 лет, уже при другом князе, начались новые строительные работы. Копорская цитадель стала административным и военным центром, крупнейшим опорным пунктом новгородской боярской республики в северо-западной части своих земель. Ряд крепостей Ладога (1116), Копорье (1297), Корела (Приозерск, 1310), Орехов (Орешек, 1323), Ям (Кингисепп, 1384) мощным боевым щитом укрепляли рубежи республики. Вольности Новгорода закончились в 1478. По приказу уже московского правительства в начале XVI века в Копорье возвели новую сохранившуюся до наших дней крепость. Согласно реконструкции А.К. Филиппова цитадель выглядела так.

В середине XVI века Иван Грозный направил войска в земли Восточной Прибалтики решать давно тянувшиеся противоречия с западными соседями. Взаимные территориальные претензии и экономическое давление царь надумал отрегулировать силой, имея на своих рубежах мощные каменные крепости, реконструированные по последнему слову военно-инженерного искусства. Объявленная в 1558 году Ливонская война на начальном этапе принесла блестящие победы русскому оружию. В битве под ливонской крепостью Вильянди ордену был в 1559 году нанесен сокрушительный удар, после которого он фактически перестал существовать. А вот когда в войну вступили Литва, Швеция, а позже и Польша положение Русского государства осложнилось. Шведы наступали на севере и западе, в 1581 заняли Нарву и захватили Копорье, в 1583 им перешло почти все побережье Финского залива, а также крепости Ивангород и Ям. Спустя 10 лет царь Федор и Борис Годунов отвоевали Ижорскую землю с ее крепостями и заключили со шведами «вечный мир». Все бы хорошо, но началось Смутное время, а вместе с ним и польско-литовское вторжение. Для защиты северо-западных земель был, как мирный союзник, нанят шведский корпус во главе с Яковом Делагарди, сыном полководца Понтуса Делагарди, захватившего в свое время Нарву. По договору корпус должен был обеспечить охрану Яма, Копорья, Гдова, а Швеция получала за услуги крепость Корелу. Помощь быстро превратилась в западню. В 1611 шведы захватили Новгород, затем Копорье, Орешек, Ладогу, Ям, Ивангород, Старую Руссу, Гдов, Порхов. Военные успехи 1590 – 1595 годов были сведены на нет. Столбовский мир, подписанный в 1617, возвращал России Новгород, Старую Руссу, Порхов, Ладогу, Гдов, но под шведской оккупацией остались Ивангород, Ям, Копорье, Орешек и Корела совместно со своими уездами. Выход государства к морю оказался наглухо закрыт. Начался почти 100-летний период шведского владычества в Ижорской земле — южном побережье Финского залива от устья Невы до устья Нарвы, которую шведы назвали Ингерманландией. В течение двух недель после заключения Столбовского мира русским дворянам и посадским людям было разрешено покинуть область. Крестьянам выезд запрещался. Отнятые у исконных владельцев земли раздавались финским и немецким колонистам, которых пригласили шведы, создавая среди русских прослойку протестантов.

В XVIII веке после взятия Орешка и Ниеншанца Петр I направил войска на Копорье. Крепость была взята не штурмом, а бомбардировкой стен с противоположного берега Копорки. Гарнизон сдался фельдмаршалу  Б.П. Шереметьеву в конце мая 1703 года после пяти дней непрерывного обстрела.

Крепостной двор занимал небольшую, 70х200 м площадку скального мыса. С южной и западной сторон мыс огибал глубокий овраг. Труднодоступные для атаки стены не заменяли при постройке XVI века, более того, в них был тайник – ведший вниз к воде подземный ход. Однако беда была в другом. Крепость не защищала от артиллерии.

В XVI веке при укреплении границ толщину стен крепости нарастили до 5 метров, высоту до 15, а башен  — до 20. Протяженность крепостных стен достигала 400 метров и кому могло придти в голову, что кто-то надумает лезть из оврага. Подходы к южной стене не обстреливались даже из башен.

По северной стене где-то выходил второй тайник. Он тоже вел к воде. Сейчас здесь эстрада, а лет пятьсот назад плескалось озеро.

Известие о том, что впереди вход в музей, нас сильно обескуражило. Мы были с собакой, а четвероногим не принято посещать культурные мероприятия. На входе, впрочем, никого не было, билетов не проверяли, персонал, кроме кассирши, как факт отсутствовал. Мы рискнули и переступили порог. Ворота вели в длинный изогнутый коридор, тянувшийся между глухих стен. В арке прохода торчали заостренные пики. Это была железная опускная решетка, преграждавшая когда-то путь в крепость, а нынче наглухо замурованная в потолок. Исторический урок впечатлял и был очень нагляден! Двадцатиметровый простенок между двумя башнями, глухие бойницы на стенах, подъемный участок моста и падающая вниз ощеренная гильотина перед воротами на высоте восьми метров от земли, безусловно, достойно обороняли крепость от нежеланных посетителей. Вниз глядеть тоже не хотелось. Пожалуй, даже званому гостю здесь вряд ли было уютно.

 

Коридор выводил на крепостной двор. В центре плаца стояли развалины церкви. К воротам прилепилась часовня, чуть левее возвышались руины большого каменного здания, примыкавшего к башне. Комендантом крепости был в первые дни назначен Я.Н. Римский-Корсаков, прадед известного композитора . Руины – это остатки комендантской канцелярии, построенной в петровское время и на какой-то срок ставшей военно-административным центром Ижорской земли. В то время никто еще не мог точно сказать, в каком именно месте Северо-Запада предстоит прорубать окно в Европу, и канцелярию долго не переносили в Петербург.

Однако столицей Копорье не стало, слишком далеко отстояло от моря и выше уезда не разрослось. Петр начал делить страну на губернии и первой в 1706 учредил Ингерманландскую, возглавлять которую поручил Меньшикову. Тем временем, граница России была отодвинута далеко на запад, Копорская крепость потеряла свое военное значение, была исключена из числа действующих и в 1708 Петр I пожаловал ее новоиспеченному князю Меньшикову, потерявшему свои титулы и владения после ссылки 1727 года. Императрица Елизавета подарила мызы и вотчины Копорья графу А. Разумовскому, крепость же отошла в ведение Санкт-Петербургской губернской канцелярии. В конце века поместье Разумовского купил сенатор Зиновьев. Его семья владела имением более века. Однако попытка продать жителям тесаную облицовочную плитку стен крепости обернулась скандалом. Намерение было пресечено указом Министерства внутренних дел, гласившего, что «подобные древние здания строжайше запрещено разрушать».

В 1858-60 годах архитектор Е.В. Ломов приспособил часть воротных помещений крепости под часовню, украсив ее гранитной отделкой.

Служило это святилище фамильной усыпальницей рода Зиновьевых.

Внутреннее убранство часовни было полностью утеряно. Зато на дворе посетители усеяли заветными монетами упокойный камень Зиновьевых. Говорят, здесь часто отмечают свадьбы. Интересно, принесет ли им счастье такое почитание предков, не имеющих к ним ни малейшего отношения?

 

Справа тянулась самая протяженная южная стена, сохранившаяся здесь с 1279 года.

Стоя на краю пролома, было даже забавно наблюдать за суматохой на противоположной стороне. Здесь, снизу, веяло вечностью, а там лишь туристической суетой. Странное дело, статус музея будто выхолащивал человеческую пристальность. Пустоты и собранности не хватало.

 

В XVIII-XIX веках Копорье считалось глубокой провинцией. Говорили о нем редко, если только употребляли «копорский» чай или поминали модного живописца. Знаменитый художник Орест Кипренский (1782-1836) был родом из села Копорское. Внебрачный сын местного помещика воспитывался в крепостной семье приемышем. Крепость осталась его любимым детским воспоминанием. А что до чая, то готовили его из кипрея с медуницей. Производство считалось незаконным, поскольку еще при Иване Грозном существовала монополия на ввозимый из Англии китайский чай. Запрет запретом, но местное население занималось доходным промыслом, как и в былые времена, когда продавало его в Европу.

В центре двора стояли развалины Преображенской церкви. Храм соорудили совместно с крепостными стенами в начале XVI века

Со временем здание повредилось и в 1756 Санкт–Петербургская губернская канцелярия приняла решение о его восстановлении. Занимался работами талантливый ученик Растрелли Семен Волков. В архивах сохранилась смета восстановления, из которой можно судить о том, каким храм был в древности и как изменился. В 1854 церковь Преображения сгорела. В пламени погибли иконы и рукописи, расплавились колокола. Храм снова перестроили.

 

Говорили, что археологи нашли у южного фасада церкви завалы расписной штукатурки, сбитой внутри здания, хотя ее фрагменты сохранились местами и на стенах. Крупные куски фресок буквально оживали, когда их промывали в воде. При советской власти в церкви был клуб, при немцах кинотеатр. Нашли обломки фресок в семидесятых. Ну что теперь гадать, когда и что утрачено. В XIX веке фресок не писали.

Прямо напротив церкви располагался большой пролом в крепостной стене. Скорей всего, это и был след Шереметьевской артиллерии. Во всяком случае, кладка здесь была снесена до земли и брешь тянулась метров на десять.

Зияла эта пробоина в центральной точке стены и не обстреливалась ни с одной из башен. Вниз уходил отвесный склон. Вот тут и проявились тайные опасности культурного мероприятия. К самому краю обрыва беспечно подскакивали не только собаки, но и дети. Страх забирал!

 

Пацана можно было взять за руку и под разговоры увести в сторону.

А вот четвероногую спутницу удержать не удавалось. Она всюду совала нос, не пропускала ни одного угла, в любом направлении оказывалась раньше хозяев и делала все одновременно. Пришлось смириться с мыслью, что заглядывать в подвалы и лезть на высоты нам не судьба. Оставалось лишь гулять по площадке и собаку не провоцировать на рывки вслед за хозяином. На краю обрыва в груди холодело, внизу была пропасть и казалось, что лес тянется без конца до самого горизонта. Мираж древних легенд развеялся быстро. На той стороне оврага проходило шоссе.

За церковью виднелась Наугольная – самый порушенный угол крепости.

Обидно было отказываться от переглядок с вечностью. Даже детишек водили заглянуть в подземелье крепости. Кто-то поволок внутрь отражатель – огромный блестящий круг для подсветки мрака внутренних ходов. Остальные занимались фотосессиями на развалинах.

 

Нельзя проникнуться местом, не пытаясь заглянуть в его историю. А какая уж тут история, если внимание вплотную было приковано к собаке. Надо сказать, мы не нарушали никаких правил. Администрация не возражала и многие посетители таскали по крепости своих шавок. Впрочем, смешно, если бы возражали. Смотрителей не было, всюду висели запреты забираться на стены, но народ лазал, куда хотел. Музей вроде работал до четырех, билеты продавали до трех дня. Потом входную дверь запирали, но попасть внутрь можно было и через шереметьевский пролом в стене, а там – резвись, не хочу. Оплата прохода отдавала несколько Остапом Бендером, но мысль, что эти деньги могут тратить на реставрацию, утешала, тем более, что кто-то где-то сулил экскурсии.

Недалеко от Наугольной башней были выставлены скамейки, рядом стояли урны. Можно было заподозрить надзор культурного комитета, хотя злые языки утверждали, что церковь восстанавливали наперекор установленным правилам и делали это не специалисты.

Возможно церковь и вправду ремонтировал какой-то православный комитет. Ехидные замечания насчет того, что здание напоминало теперь новорусскую баню или 24-часовой продуктовый магазин, были не совсем лишены основания

К Средней башне северной стены можно было добраться тропой или по лестнице. От нее до северной соседки в толще стены шел внутренний ход. На шведском плане 1645 года он был отмечен как объект инженерных сооружений крепости.

С башни открывался вид на шоссе, стоянку машин, магазин и кассу музея. Около лестницы одна из посетительниц заполошно ахнула, заломила руки и посмотрела на меня с укоризной. Ей было страшно за собаку. Та и впрямь ходила по краю, суетилась рядом со ступеньками, встать на которые не решалась, но отпускать меня не хотела. Выслушав упреки, я отговорилась чутьем собаки, однако поход на башню отменила и тайного лаза искать не стала. Чутье чутьем, но беспокойство меня тоже одолевало.

Вдоль оборонительных стен с их внутренней стороны когда-то шел боевой ход, оснащенный прямоугольными бойницами. Сами башни были сильно вынесены за периметр крепости «в поле», что позволяло простреливать пространство у их подошв и вдоль стен, каждая из башен делилась на 5 ярусов-боев. Со Средней башни открывался прекрасный обзор. Народ сновал по коридорам, доступным после реставрации. А во дворе так и стояли по прямой – башня, дерево-ветеран, церковь и шереметьевский разлом.

Аллея вековых деревьев вела от церкви к выходу. Кто-то назвал их липами. Елей мы не заметили, хотя считалось, что они точно были. В мае 1919 бойцы стрелкового полка Красной Армии сдерживали натиск десанта Ингерманландского батальона, выступавшего на стороне Юденича. Крепость устояла, но не надолго. Батальон пополнился шведскими, финскими и эстонскими добровольцами и крепость пала. Красноармейцев хоронили в братской могиле около церкви. Священник отрекся еще в 1917 и ушел в пастухи, поэтому занимались всем крестьяне. Хоронили без гробов, заслонив плитами лица, и посадили на могиле пять елок. Не было возле церкви ни елей, ни памятной таблички. Вот и гадай, правда поминальный рассказ или легенда.

 

Народу по крепости ходило немало. Разминуться с толпой удавалось, но делать это приходилось постоянно и с оглядкой по сторонам. Изначально публичного интереса к истории мы не ждали, так что дух приключения вмиг испарился, хотя надеяться на откровение было просто смешно. Не в будни и даже не в выходные отправились мы за сто верст искать встреч с вечностью, а в самый разгар первомайских праздников. Жалеть себя точно было не за что! Нельзя отвыкать думать!

 

При советской власти Декрет об охране памятников культуры был принят в 1919, а в 1925 крепость вошла в список номинантов и была взята под защиту государства. В церкви открыли клуб, ничего не разрушили, разве только Преображенский собор сгорел в 1962, исчезли все деревянные элементы крепости, обветшали и рухнули верхние части башен и стен. В 1970-е начались археологические изыскания и работы по восстановлению построек. Прошло сорок лет. Крепость Копорье, уникальный памятник древнерусского зодчества оказался под угрозой разрушения. За сохранностью древних стен никто не следил, укрепительных работ не вел, расчистками до поры до времени не занимался.

Нынче каменная облицовка стала рассыпаться. Спасти ситуацию мог только музей.

На выходе из крепости мы рассмотрели коридор воротного укрепления. В стенах были двери, ведшие внутрь комплекса. Там вкрепость Копорьетри яруса находились сторожевые и вспомогательные помещения. Выше располагался «раскат» – обширная площадка, с которой защитники могли оборонять стену, при необходимости переходя скрепость Копорьебашни на башню. Входная дверь выглядела очень сурово.

 

Нам следовало ехать дальше. В двенадцати километрах от крепости лежал Финский залив и глянуть на него хотелось. Практически сразу после Копорья на обочине дороги был выставлен щит с объявлением пограничной зоны и запретом проезда по шоссе. Щит никто не охранял, пропускного поста не было, машины сновали без остановок. Мы нахально въехали в запретную зону. Устья реки Копорки, не ставшим окном в Европу, искать не стали, просто остановились на высоком берегу.

По заливу шли корабли.

Сосновый бор и атомную электростанцию, вероятную причину запретной зоны, проскочили без остановок. Задержались на берегу еще раз взглянуть на залив.

Впереди была дамба, Кронштадт с золотым куполом Морского собора и дорога домой по кольцевой.

 

 

Ну а сзади оставалась надежда на сочувствие мироздания.