Утро следующего дня получилось суетным. Измотавшись накануне, мы, конечно, проспали ранний подъем и к сроку до полудня пришлось побегать. Уютный дом покидать было жаль, в нем вольготно жилось и уезжать совсем не хотелось.

Вся компания перебиралась в квартиру Иры и Мартина на Вэстра хамнен. Народу было много, одним рейсом не обошлось, все ждали общего сбора.

Последний прощальный день отвели отдыху. Гордость Мальмё составляли пляжи и пропустить их было никак нельзя, тем более, что жара донимала уже изрядно.

Пляж Риберсборг (Ribersborg), самый популярный в Мальмё, был виден из окон дома. Пятнадцать минут ходьбы и вы уже в воде, причем абсолютно бесплатно. На пирс, где была оборудована купальня, работало кафе и стояли сауны, куда приглашали женщин и мужчин, мы не пошли, просто расположились на песке.

Здесь, пожалуй, в конец меня доконала Швеция. Риберсборг был открыт для всех, сюда ходили в обед и после работы, детей отправляли без взрослых, снабдив пляжным инвентарем, а вещи и сумки оставляли лежать на песке, не боясь их лишиться, вернувшись из воды. Давно забытые дома порядки тяжело резали глаз.

Пляж тянулся пару километров по краю мелководья. Глубину нужно было искать на пирсе или у деревянных настилов Вэстра хамнен, где тусила элита в шикарных и модных купальниках. Сюда ходил народ попроще с детьми, колясками и собаками, для которых отвели специальную водную зону в начале пляжа.

По берегу тут и там стояли памятники промышленной эпохи. На уровне домов выставили какие-то вертушки, выкрасив их в ядовито голубой цвет. По простоте душевной я полагала, что вижу произведения современного искусства, но меня вовремя одернули. Это были стояки-приколы для швартовки судов. Говорили, что их поставили в память портовой истории района, а может за тем, чтобы элитный Вэстра хамнен твердо знал  «из какого сора растут стихи, не ведая стыда…»

Кто знает, что там полагали отцы города, но насчет современной скульптуры стоило всерьез подумать. Поставили же в Лондоне блажного петуха на Трафальгарской площади, принимая его за символ новых идей в искусстве.Появился у англичан этот обычай в 1998 году, когда давно пустовавший постамент на центральной площади столицы решили отдать под презентации современных работ. Помпезного вида пространство, носившее прежде королевское имя, украшали скульптуры державных персон, принесших Англии славу. Площадь составляла гордость Лондона, даже студенты учили первой именно ее среди городских достопримечательностей. Чтобы не нарушать славных традиций, правила выбора объявили строгими. На Четвертый постамент, так стали называть престижное место, начали сроком на год ставить работы, победившие в конкурсе современных творений. Нынешний приз выиграл синюшный петух Катарины Фрич, известного мастера новых форм поп-арта. Несчастная птица подверглась длительной галлюцинации по причине ирреальной неопределенности окружающего мира. Фразу выдумала не я, примерно так звучал тезис немецкой художницы. Изучила я все тонкости после визита в Луизиану, когда искала вернисажи современного искусства. Нравилось мне это или нет, но концепция у объекта была, хотя мой давний конфликт с модным поп-артом оставался в силе. Не давала мне обдуренная птица никаких надежд на просветление духа и грядущий взлет сил. Тем не менее, если мысль, облеченная в плоть, признавалась словом искусства, то человеческая память имела не меньше прав принимать форму символов. Так что литые чушки, с точки зрения концептуальной идеи, ничем не отличались от петуха и могли считаться предметом искусства, хотя бы за счет оригинальности замысла. Неспешные мысли под горячим солнышком совсем не мешали ленивому отдыху. Народу, в сущности, было очень мало. Даже не верилось, что на кону стояли выходные.

Мы валялись на пляже, а рядом с нами гомонила компания ребят. Я вяло скользила взглядом по шумевшей группе, пока не заметила некую странность. Дети вряд ли были друзьями или приятелями. Они казались чужими друг другу, их мало что связывало, а взрослые, больше похожие на студентов, не знали, что с ними делать.

Вот уж никак не думала, что получу на пляже серьезный зарубежный урок. Мои консультанты считали, что это частная группа вывезла детей на пляж. Я по старой привычке мыслила категорией лагерей и к мелкооптовому выгулу была не готова, так что отдых на море открыл мне отдельные хитрости незнакомой шведской жизни.

Время шло на убыль. Близилась пора отъездов, с моря пора было уходить. Последняя забава на воде закрыла наш недолгий отдых.

Обратная дорога опять проходила через собачью вольницу. Здесь народа было побольше, чем на человеческом пляже. Со всех сторон Риберсборг окружали дома и местные жители точно не выбирали, где купаться и куда водить псов на прогулку.

Существовало негласное правило не гладить чужих собак, будь они в поводках или без оных. При укусе пострадавший мог подать на владельца в суд и тогда судьба животного становилась однозначной, его усыпляли. Я много слышала историй про редкую воспитанность «западных» собак. Людей, они и вправду не боялись, но во всем остальном мало чем отличались от наших избалованных питомцев. Они могли клянчить лакомства у чужих прохожих, хотя большей частью обходили их стороной, а порой не брезговали и спереть сладкий кусочек с лежавшей на земле подстилки.

Ну, все, собачий рай закончился и начался пустынный берег.

Уединенная тропа уперлась в канал, все же пришлось с нее уходить.

Видимо для того, чтобы встретить культурную собаку с поводком в пасти или наткнуться на очередной портовый артефакт, одиноко стоявший на другой стороне.

Томный пляжный поход завершился и идиллия покоя закончилась. Первым уехал на машине брат Мартина и увез свою семью. Затем пришел наш черед. Алексей улетал в Петербург, мы с Григорием перебирались в Копенгаген. Последний взгляд на мост сквозь мачты яхт, а дальше нас ждал транспорт, транспорт, транспорт…

В Копенгаген мы прибыли на Центральный вокзал. Первым делом нужно было добраться до места ночевки. Всё жилье мы заказывали из Питера средствами электронки. Если в Стокгольме это была квартира, то в остальных городах решили ограничиться комнатами. Поездка выходила не дешевой, экономить стоило на всем.

В район Нёрребро (Nørrebro), где было снято жилье, ходил автобус. До середины XIX века здесь располагались сельские угодья. Крестьяне пасли скот, растили сады, занимались огородничеством. Ни лавок, ни школ в местечке практически не было, за всем приходилось ездить в Копенгаген. Ситуация изменилась, когда крепостные валы снесли, провели трамвайную линию и построили железнодорожную станцию Нёрребро, связавшую глухой район с центром города. От малонаселенной сельской жизни не осталось и следа, началась бурная индустриализация. Здесь появились фабрики и заводы – представители мелкой и крупной промышленности. В район потянулся на заработки окрестный люд и очень скоро его заселил рабочий класс, живший в трущобах и тесных многоквартирных домах. Во время Второй мировой Нёрребро был центром движения сопротивления и стал источником крупнейшей общенациональной забастовки и восстания 1944 года, против которого немецкие власти ответили массовыми арестами, отключением электричества, водоснабжения и газа в рабочем районе и введением здесь комендантского часа. Свой нынешний благоустроенный вид Нёрребро стал принимать в семидесятых прошлого века. Многоквартирные, коридорного типа дома стали сносить и строить новые здания.

Расселение вызвало массовый протест жителей, доходивший до уличных боев, настолько слабо верили граждане добрым намерениям правительства. Борьба длилась почти десятилетие, но реконструкция все же состоялась, правда вслед за ней изменилось и население. В районе появились самозахваченные кварталы и улицы, расселились разного рода мигранты, возникло движение сквоттеров. Боевой Нёрребро не дремал. Жесткие столкновения трепали город в течение двадцати лет. Сквоттеры воевали самодельными бомбами и бутылками с горючей смесью, полиция отвечала дубинками,  слезоточивым газом и огнестрельным оружием. Тем не менее, самым крупным скандалом стал бунт 2007 года, когда власти попытались освободить Молодёжный дом от неугодных активистов, продав его евангелической церкви. История состояла в том, что в 1982 году здание на улице Ягтвай (Jagtvej) передали в пользование молодежным движениям на условиях ежемесячной оплаты аренды и приличных форм поведения. Бурная деятельность шла полным ходом, но конфликт возник в связи с популярностью среди участников разных маргинальных идей, в том числе и крайне левого толка. Радикальность взглядов была причиной разногласий, а повод нашелся быстро в виде задолженности за аренду. Попытка отобрать здание привела к противостоянию, длившемуся полгода, и завершилась сносом дома при отсутствии средств к разрешению конфликта. Следующие полтора года регулярных протестов, демонстраций и блокад принудили власть открыть новый Молодежный центр, расположенный в другом районе. Боевое прошлое Нёрребро мы, конечно, не знали, когда разглядывали дом, где нам предстояло жить. Я слышала, что район молодой и веселый, считала его городком богемы и даже гадала, нельзя ли безмерную эту коробку принимать за кампус местных студентов.

В жизни все оказалось совсем иначе. Многоквартирный дом построили в 1923, когда район находился в промышленном росте. Перед нами было не здание, а огромный блок, закрытый со всех сторон, просто райский уголок для рабочих. Этот комплекс являлся гордостью начала века, недаром его внесли в список исторических зданий Копенгагена. Нёрребро был полон трущоб и убогого жилья вплоть до семидесятых, а здесь стояли отдельные квартиры и не было никакой коридорной системы.

 

Пару комнат и маленькую кухню занимали две девушки, одна из которых была в отъезде. Хозяйка Лина встретила нас приветливо, выдала белье и напоила чаем

 

С милой улыбкой она сказала, что немного владеет русским. Это было настоящим подарком. Разнесчастный английский стоял у нас поперек горла. Четверо суток общения в семейном кругу, где язык никому не приходился родным, вспоминались, как дурной сон. Агенство Airbnb, которым мы пользовались для съема жилья, имело традицию печатать отзывы о клиентах со слов участников контакта. Услуги конторы нас вполне устраивали и комментарии мы читали. Хозяин стокгольмский квартиры был удивлен, что в нашем возрасте мы могли говорить по-английски. Что он имел в виду, дремучую Россию или что-то другое, трудно сказать. В Швеции практически все владели английским, однако читать было приятно, хотя истинной правдой оценка его не являлась. Мучительно трудно было лепетать на чужом языке, а здесь текла неспешная беседа. Лина оказалась эстонкой, давно закрепившейся в Западной Европе. Она училась во Франции, работала в Голландии и где-то в Африке, кажется в Марокко, теперь перебралась в Данию, стремясь к очередному образованию. Судя по рассказу, ее следовало назвать полиглоткой, так как Лина всюду владела нужными языками. До восхитительного сообщения наш разговор шел по-английски. Совести ради надо признать, мы сильно устали. Постель манила забыть о туристической повинности, но мы, побросав вещи, отправились на выход.

Пока мы оттягивались и болтали, наступил вечер и уходить далеко от дома вряд ли стоило. Лина говорила, что где-то рядом находился парк и молодежный дом. Туда мы и пошли, благо улица Ягтвай была за углом. Мы собирались поужинать и посмотреть, как время проводит местная молодежь. То, что район населен мигрантами, стало ясно в двух соседних кафе. В ближайшей кебабнице меню было обширным, но прочитать, что есть что, никак не удавалось. Тексты гласили по-датски, либо писались арабской вязью. Так обстояли дела и в соседней пиццерии. Однако, больше всего нас расстроил магазин. Там тоже писалось на двух языках, но чай продавали только зеленый, у них черного не водилось. Грустно это было, кончились у нас пакетики в последнем чаепитии, а Лина не знала, где можно купить. Похоже, здесь возникали проблемы с любимым напитком. Ни в одной лавке им не торговали, а средство для поддержания духа было просто необходимо. Впрочем, впереди зеленел сад, ворота которого стояли открытыми, и где-то рядом находился молодежный центр. Внутри расстилался прекрасный парк

Теплый вечер располагал к прогулкам. По аллеям бродили молодые пары. Они толкали коляски и носили детей. Мирно прохаживались и бездетные граждане.

Далеко не сразу стало понятно, что вокруг лежало кладбище. В этом неспешном моционе все оборачивалось для нас сюрпризами.

Позже выяснилось, что даже здесь мы попали в историческое место. Кладбище Assistens Kirkegard основали в 1760 году за пределами крепостных стен, потому что на городских погостах стало не хватать места. Специальным решением совета был выделен участок, где хоронили бедняков и нищих. Спустя четверть века нашелся один состоятельный человек, член датской академии наук, астроном, писатель и первый секретарь военной канцелярии Копенгагена, захотевший принять мирское захоронение на отдаленном кладбище. Следом за ним сюда потянулась и знать. Довольно скоро окультуренный участок стал популярен среди обычных людей, как место привольного отдыха. Сюда ходили на прогулки, устраивали пикники, порой кончавшиеся дракой. Особо пышные похороны превратились в объект зрелищ, простой люд облеплял стены кладбища для лучшего обзора, а когда выявились грабежи могильного имущества, власти запретили продажу посетителям спиртного, а также выпивку и закуску, музыку и любые другие увеселительные мероприятия на кладбище. Престижное место принимало знатных и знаменитых людей. Здесь был похоронен Ганс Христиан Андерсен, отец христианского экзистенциализма Сёрен Кьеркегор, живописцы Кристен Кёбке, Кристоффер Вильхельм Эккерсберг и другие представители Золотого века датского искусства. В XX веке список пополнился. Здесь упокоился Нильс Бор и ряд американских джазовых музыкантов, таких как Бен Уэбстер и Кенни Дрю (Kenny Drew). При кладбище открыли гражданский парк имени датского реформатора и богослова Ганса Таусена (Hans Tavsens Park), где можно было загорать, потягивая пиво, валяться или читать на траве, однако народ им не ограничился и продолжал пользоваться всеми зелеными просторами.

Величественный парк мы прошли по краю и выбрались на улицу. Возможно где-то и тусила молодежь, но здесь было пусто, никаких специальных домов в окрестностях не встречалось. Кто же знал, что расчет на русский язык Лины не учитывал дефекта понимания. У нее речь шла о прошлом, а мы приняли за настоящее. Пришлось вернуться в пиццерию, где хозяин не надувал важно щек, как владельцы шикарной кебабницы, а приветливо обращался к посетителям. Пока парень не выяснил, что мы из России, он усердно тыкал в слово Халяль (Halal) на вывеске, объясняя преимущества пищи. Что удивительного, в Нёрребро четверть населения приходилась на иммигрантов. Арабы, турки, пакистанцы, боснийцы, сомалийцы, албанцы – все исповедовали Ислам, а они составляли большинство приезжих.

Мы забрали пиццу и отправились домой. На перекрестке шло строительство. Мне показалось, что ремонтируют церковь, но нет, объявление гласило, что здесь будет метро. И здание оказалось совсем не кирхой, а бывшим провинциальным архивом Зеландии, открытом на рубеже XX века. Станцию метро собирались назвать Площадь Нук (Nuuks Plads), хотя при желании перевод мог быть и другим, что-то вроде Космического пространства Нук. Загадочное слово Нук являлось ни чем иным, как названием столицы Гренландии, и таило очередную примечательную фишку. Небольшая по размерам Дания была четырнадцатой по площади среди стран мира, если принимать во внимание Гренландию и Фарерские острова. Учитывать можно было, что угодно, но отдаленные территории пользовались самоуправлением, делающими их практически независимыми, и идея космического пространства становилась очень насущной. Межзвездный мир был далеко, а нас ждал ужин, душ и подготовка к завтрашнему дню.