Выйдя из Главного штаба, я сильно приободрилась. На Дворцовой площади легко дышалось и радовала полная ясность. Очередной участник Манифесты Жорди Коломер внес свой вклад в экспозицию биеннале. Четыре месяца он ездил по улица города, с утра до глубокой ночи терзая граждан известным вопросом Чернышевского, хотя сам на него и отвечал, ничуть от этого не смущаясь. Видимо, Манифеста и вправду обернулась игрой, правила которой каждый придумывал свои. Кто-то шел традиционным путем, кто-то считал, что активная позиция в жизни уже есть искусство. К подобной трактовке я была не слишком готова.
На площади гулял народ. У Александровской колонны какой-то музыкант пел и играл на гитаре. Песни казались знакомыми, хотелось встать и послушать, но страх опоздать толкал меня вперед. По средам Эрмитаж пускал посетителей до девяти вечера, однако выставка оказалась такой огромной, что задерживаться было опасно. Так и случилось. Единого пространства для инсталляций музей не выделил, экспонаты были разбросаны по этажам двух корпусов, на поиск которых уходило много времени.
Еще на входе дежурная посоветовала взять схему контрольных точек, без которых легко было затеряться в галереях. Вооружившись бумажкой, я занялась поиском. Первый экспонат нашелся быстро. Японский художник Тацу Ниси воздвиг внутри Зимнего Дворца деревянный дом, снабдив его стандартным интерьером.
Главным жильцом банальной «хрущёвки» стала огромная хрустальная люстра. Игры с пространством были для художника не новостью. Предыдущим годом он построил комнату вокруг стелы Христофора Колумба на Манхэттене, столкнув зрителей нос к носу с объектом, на который они обычно не обращали внимания. Стелу не заметить было трудно, а пропустить невзначай люстру в дворцовых залах ничего не стоило. Висела она высоко, снизу видна была плохо, так что инстинктивное желание до нее дотронуться возникло моментально.
Люстра люстрой, но на трюмо лежал справочник «В помощь огороднику» и в груди моей что-то дрогнуло. Книжка эта жила у нас на даче, ею постоянно пользовалась моя покойная мама. Стандартный интерьер оказался болезненно острым.
Куратор биеннале Каспер Кёниг отказался от практики Манифесты соблюдать формат тезиса и представлять работы в рамках четко заданного приоритета. Он предложил обсудить суть искусства, его связь с действительностью и перекличку между прошлым и будущим. Слова Манифеста без манифесты означали свободу тематики. Наказ приняли всерьез. Бельгиец Франсис Алюс, ярый сторонник левых идей, мечтал совершить путешествие в идеальное социалистическое государство и посетить Советский Союз. Времена изменились. К нынешней Манифесте он обзавелся Ладой-копейкой, добрался до Петербурга и разбил машину о дерево во дворе Эрмитажа. Это была отповедь своим собственным заблуждениям. Наивный ответ личного свойства стал популярным экспонатом выставки. Дети и взрослые стояли в очереди, чтобы занять место в безвинно погибшем автомобиле.
Еще одной иллюстрацией диалектики общества стала работа Йозефа Бойса «Экономические ценности». По условиям автора, полки с товарами из магазинов ГДР должны были стоять по соседству с картинами, созданными в период жизни Карла Маркса. В Эрмитаже инсталляцию художника установили рядом с малыми голландцами. Белый куб посреди композиции был сделан из свиного жира, летом от него воняло даже в других залах и смотрительницы называли экспонат диверсией. Бойс много экспериментировал с материалами, и органический жир не раз возникал в самых разных его произведениях.
Одним из центральных экспонатов считалась работа Павла Пепперштейна Europa in Trouble, которую художник показал зимой на персональной выставке «Святая политика». Во дворце стояла еще одна его картина «Уголовник».
Комнату Дмитрия Пригова я раньше не видела, однако инсталляция, воссозданная по эскизам художника, отвечала формату выставки.. По задумке автора картины отвернули к стене, закрыли черными полотнами и подписали: «There is Malevich», «There is Leonardo». Кто-то говорил, что на спрятанных холстах ничего не было, но воображение зрителя дорисовывало образы картин, указанных сбоку мастеров. Фишка состояла в том, что человек отвлекался на подписи Пригова и не замечал «Черный Квадрат» Малевича, висевший напротив. Не осознала подлинника и я, хотя мысль о «закате искусства» снова пришла в голову. Тезис смысла работы художника в творении не для публики, а для себя часто приписывали Малевичу, толкуя сущность Квадрата, как финальную точку эпохи искусства для зрителей. Пригова я прежде не знала, но инсталляция мне очень понравилась.
В Новом Эрмитаже обнаружились два крайне интересных зала. В первом выставлялась Марлен Дюма. Подборка «Великие люди» состояла из портретов геев. Среди старшего поколения были отражены Михаил Кузмин, Петр Чайковский, Сергей Дягилев, Рудольф Нуриев, Алан Тьюринг, Оскар Уайльд, Николай Гоголь, Сергей Эйзенштейн, Вацлав Нижинский и прочие другие. В специфику отбора я вникла не сразу, да и скандал меня не привлекал, просто рисунки были хороши.
К Великим Марлен Дюма отнесла и теперешних нетрадиционалов, художника Тимура Новикова и телеведущего Антона Красовского. Этих персон она наградила авансом, а цикл создала перед Манифестой, в качестве протеста против наших отечественных оголтелых моралистов.
В зале были представлены не только карандашные наброски, но и масло. Марлен Дюма оказалась рекордистом по части аукционов среди художников-женщин. Одну из ее картин Сотбис пристроил за 6 с небольшим миллионов долларов, наверное поэтому разброд и шатания среди оценщиков просто зацикливали.
«Посредник» с изможденным лицом кому-то напоминал законченного наркомана, а кто-то видел в нем уставшего Христа. «Трофей» называли пропагандой угнетенных, «Белоснежку и поколение NEXT» обвиняли в секс-индустрии. Пока наша пресса изгилялась, как могла, а рядовые граждане лихо самоутверждались, я думала, что Марлен Дюма тянула на звание художницы, независимо от категории времени. Ее работы кричали без оглядок на современность, что, кстати, и отметил Пиотровский на подведении итогов Манифесты.
В соседней зале выставлялась Николь Айзенман. Ее называли неореалистом, хотя экстравагантная манера выражения скорее тяготела к буффонаде, либо отдавала трагическим фарсом. «Осадок» говорил сам за себя, «Психологическая адаптация» рассказывала о чудесах эволюции и приспособлении к трудностям и катастрофам. Карикатурой назвать все это не хотелось. Реализм? Пусть будет реализм.
Кто-то считал ее психотерапевтом. Возможно, возможно, людей она точно не слишком любила, о чем честно и признавалась. Угрюмый юноша назывался «Это я в прошлом году». Комментаторы издевались, говоря что это автопортрет.
Ну да, в своем роде автопортрет. Неужели лучше витать голышом в райских садах, пока где-то рядом тихо происходит «Минирование II».
Главный визг вызывала «Это так». Тут уж оттягивались без удержу. На мой взгляд, я бы обеих художниц оставила на постоянной экспозиции. Называйте, как хотите, карикатура тоже искусство. С чувством юмора у Николь все было в порядке.
Художник-«обманщик» Ясумаса Моримура вел хронику эрмитажной блокады. Он сделал снимки залов, отредактировал их согласно блокадным рисункам музейных сотрудников Веры Милютиной и Василия Кучумова, убрал из рам эвакуированные картины, поместил себя в женском обличье в ретушь фотографий и выставил в соответствующих залах музея. Смотрители говорили о нем тепло и с улыбкой.
Найти место очередной экспозиции 
удавалось, лишь опрашивая персонал. Схему составляли американцы, не знавшие планов Эрмитажа. Смотрители, а было их человек 20, выказывали горячее сочувствие, советовали неверную схему выбросить и отправляли к нужному месту чередой галерей, лестниц и переходов. Путеводную бумажку я сохраняла лишь для того, чтобы знать перечень точек. Герхарду Рихтеру отвели дворцовую галерею. Его жена «Эма» стояла среди колонн. Современность состояла в том, что портрет был сделан по фотографии. Смешно сказать, но выглядел экспонат вполне уместно.
Катарину Фрич тоже определили в покои. Одно из ее творений «Синего Петуха» разместили на Четвертом постаменте Трафальгарской площади Лондона, как победителя конкурса современного искусства 2013 года. Петух меня ничуть не вдохновил, а вот «Дама с собачкой» понравилась. Похоже, местным смотрителям Девушка из ракушек тоже пришлась по душе.
Французско-британский художник Марк Камиль Хаймовиц выбрал для экспозиции музыкальный салон императрицы Марии Александровны. В описании отмечали, что инсталляция пополняла дворцовый камерный концертный зал «Скамейкой для молитвы», письмом куратору выставки Каспару Кенигу и вазой с бумажными цветами. Я, как легкомысленный посетитель, заметила только скамейку.
В приятной компании на первом этаже Зимнего стояли Луиза Буржуа и Джованни Баттиста Пиранези. Американская художница французского происхождения Луиза Буржуа умерла в мае 2010, не дотянув полгода до столетия. Итальянец Пиронези жил в XVIII веке. Причиной их соседства оказалось сходство приемов. Фантазии обоих художников рождали смешение представлений. Пиранези собирал воедино декор разных эпох, а Буржуа создала из резины химеру, слепив органы живых существ. Изысканная тварь навсегда поселилась в музее, и возможно теперь они с канделябром и вазой Пиранези будут вечно стоять вместе, намекая на то, что логика творения всегда опиралась на одни и те же законы.
Попытки разобраться в новостях культуры, привели меня на сайт Hermitage Line, посвященный жизни Эрмитажа. В одной из статей говорили о странном партнерстве двух знаменитых мастеров. Заметку составила Александра Цибуля.
«Этюд с натуры» оказался многогрудным подарком Луизы Буржуа для постоянной коллекции музея, а стальная клетка была экспонатом Манифесты 10, носившим название «Институт». Вряд ли художница полагала, что домик внутри заслуживал тюремного заключения, как язвили наши злоязыкие комментаторы, скорее говорила об охранной зоне, всевидящей и надежной для человеческой памяти. Женщина, прожившая сто лет, едва ли радела о тюремном застенке.
Утомительная экскурсия, наконец, завершилась. Оставалось еще два экспоната, однако искать потеряшек уже не хватало сил. Пока я рыскала по корпусам, меня постоянно точила мысль, что экспозиция в Эрмитаже была раскидана не случайно, иначе не стал бы посетитель ходить по залам античной и египетской цивилизаций, давно забытых в школьном прошлом. Без каких-либо шуток, смотреть древние артефакты было не менее интересно, чем привыкать к современному искусству.