На следующий день нас ждала поездка по Эресуннскому кольцу. Швецию от Дании отделял пролив. Немцы называли его Зундом, скандинавы Эресунном. Вокруг этого пролива столетиями шли ожесточенные споры. Пока Дания владела Сконе, морской проход в Балтику лежал внутри страны и в 1429 Эрик Померанский ввел пошлину на все иностранные суда, проходившие через Зунд. Потеряв шведские земли, датчане пытались любым способом сохранить изрядный таможенный доход. Так длилось до середины XIX века, когда пошлина в результате длинных дискуссий была, наконец, отменена. В наши дни споры закончились и ситуация изменилась. Теперь пролив и прилегающие земли вошли в транснациональный регион, где промышленность районов стран и их развитие оказались тесно связаны. Не только совместные предприятия располагались по обе стороны пролива, но и люди думали о своей выгоде. Шведы искали работу в Копенгагене, где выше платили, а датчане переселялись в Мальмё, рассчитывая на дешевое жилье. Расстояние между городами составляло около 40 километров. Поезда ходили каждые двадцать минут. Существовала даже единая карточка на весь транспорт региона, а вокруг пролива можно было прокатиться по кольцу, купив проездной билет, позволявший в течении двух дней передвигаться по городам побережья, пересекая Эресунн один раз по мосту, другой раз на пароме, чтобы вернуться в исходную точку маршрута. Поездом мы не воспользовались. Нас везли на машинах. Мартин взял на прокат многоместный автомобиль, его брат ехал на своем. Дорога из Швеции начиналась с моста. Вдали был виден Вэстра хамнен.

Эресуннский мост висел над водой до середины протока. Упирался он в насыпной остров Пеберхольм (Peberholm), на котором трасса уходила в тоннель. Оставшуюся часть переправы убрали под землю, чтобы не загружать небо вокруг аэродрома Каструп (Kastrup), находившегося на том же острове Амагер, куда приходил мост. Пеберхольм означало Перец-остров. От лежавшего рядом Сальтхольма (Saltholm) отказались еще при разработке проекта, хотя был он естественного происхождения и носил имя Соль-остров. Для сохранности экологии природного объекта строители засыпали из скальных обломков, добытых при закладке тоннеля, новую опору для переправы, назвали остров «острым» Перцем и объявили его биологическим экспериментом на предмет освоения искусственных сооружений силами вездесущей природы. Раз в год заповедник навещали ученые для проверки динамики процесса. В итоге, по льду со Сальтхольма туда перебрались зайцы и мыши, завелось около 500 видов растений и водились многочисленные птицы. Наша дорога приближалась к тоннелю.

Эресуннская линия выводила на остров Амагер, расширенный насыпными работами во время второй мировой. На искусственных землях размещали заводы и фабрики. Вообще говоря, сказать, где мы ехали, было нельзя. Автомобильный маршрут шел явно вокруг Копенгагена и возможно, мы крутили уже по Зеландии.

Первым делом нас привезли в Музей современного искусства Луизиана (Louisiana). Расположен он был в 35-ти километрах севернее Копенгагена в небольшом городке Хумлебек (Humlebæk). Основал музей в 1958 году Кнуд В. Йенсен (Knud W. Jensen). Человек он был состоятельный. Крупный оптовик, коллекционер и меценат хотел разместить там собрание произведений искусств XX века. С этой целью он купил поместье на берегу Эресунна и обратился к архитекторам Йоргену Бо (Jørgen Bo) и Вильгельму Волерту (Wilhlem Wohlert) с просьбой построить музей в старинном особняке, стоявшем в старом парке с маленьким озером и видом на залив.

Задача была ясна. Архитекторы несколько месяцев искали лучших ландшафтных решений. Не случайно Луизиана стала считаться в Дании шедевром архитектуры модерна, гармонично вписанного в природную среду. Первыми были построены три небольших павильона, соединенных со старым зданием стеклянными коридорами. Имя музея пришло от названия поместья. Прежний хозяин, придворный егерь Александр Брун, построил в 1855 небольшой дом и назвал ее в честь жены Луизы. Он трижды был женат, каждый раз на Луизах, поэтому вилла не меняла имени. Кнуд сохранил название и создал музей, девизом которого было единство искусства, архитектуры и ландшафта, а методом постоянный контакт между творчеством, коллекцией и участвующей публикой. В Луизиане проходили концерты, показывали фильмы, ставили спектакли, проводили литературные чтения, дискуссии, встречи и семинары. Здесь в полной мере отражалась культурная жизнь страны, а музей стал одним из самых посещаемых в Копенгагене.

Луизиана имела статус частного музея. Этого нельзя было забывать. Министерство культуры выплачивало какой-то грант, но в большей степени музей поддерживали спонсоры и доходы от входных билетов. Их стоимость и режим работы можно было узнать на cайте. Так мы и поступили  Пополнение коллекции музей делал за свой счет, государство денег не давало. Удивляло даже то, что они собрали экспозицию, включавшую более 3500 работ при ограниченных возможностях расхода. Внутри музея наша группа разделилась. Времени на осмотр выделили два часа, назначили место встречи и мы отправились бродить в одиночку. Начиналось современное искусство с ряда полотен русских авангардистов. На стене устроился небольшой Кандинский, рядом висел Малевич и Родченко. Был среди них и Пикассо. После наших выставок в Русском музее все эти картины казались обыденными. Пожалуй больше всего понравился Альтман с его скрипичной женской фигурой. Снимок получился кривой. Я едва успела скорчить невинную рожу, когда в зал вошел охранник. Музей запрещал фотографировать. Одна из посетительниц получила выговор за нарушение порядка. Вблизи на стенах висели броские картины и красочные панно, однако снимать их я больше не решалась. В соседнем зале стояла небольшая очередь. Народ толпился перед дверью и ждал допуска внутрь комнаты, куда за раз разрешали входить лишь двоим. За стеной показывали инсталляцию Яёи Кусама (Yayoi Kusama), созданную в 2008 году. Она называлась Gleaming lights of the souls, или Блестящие огни душ.

Художница видела поток душ, а я разглядывала вселенную, летящую навстречу космическому фрегату. Пространство было бесконечным, безмерным и вспыхивало яркими огнями, слепящими сквозь иллюминатор. Мое сознание внимало фантастике много больше, чем мистической эзотерике.

Яёи Кусама называли безумной, ее с детства мучили галлюцинации. Психиатры советовали ей заняться рисованием. Девочка послушалась и стала одной из самых модных и дорогих художниц нашего времени. Система круговых зеркал и висевшие с потолка нити со множеством мерцавших светодиодов творили чудеса. Крошечная комната теряла объем и форму и превращалась в безграничный мир. Видно любой человек был не чужд безумию, иначе откуда бралось ощущение бездны, так точно схваченное художницей. История Яёи Кусама  была известна и не составляло труда ее прочитать, а что приходилось думать о художниках, чей дар проявлялся выше, чем просто владение мастерством, он еще нес структуру сцепок мира, причем порой, весьма болезненную. И где лежала та граница перехода от чутья к безумию?

Талант всегда давал возможность видеть то, что часто было не доступно простому обывателю. Чем современнее была манера, тем острее стоял поставленный вопрос Все, что не давалось в ощущениях, не вызывало чувственного отклика, требовало наличия концепции, которой могло и не быть. Отсутствие того и другого компонента вызывало отчуждение, что нередко со мной и случалось на выставках современного искусства. Так было и здесь. Практически весь поп-арт оставил меня равнодушной, ничего, кроме выпендрежа, я в нем не увидела. Громадная выставка Йоко Оно (Yoko Ono) выглядела полным издевательством. Либо я не доросла до ее эксперимента, либо провизорская дотошность составляла суть ее творчества. В числе, близком к астрономическому, вокруг стояли коробочки, аптечные флаконы и фаянсовые баночки, собранные на стендах в разной последовательности. Теорию множеств я изучала в университете. Если она хотела показать метод практически, то комбинаторик из нее вышел неважный, если речь шла о многообразии, то горько было искусству. Очень мне хотелось посмотреть ее работы, но после выставки осталась Йоко Оно всего лишь вдовой Джона Леннона и никак иначе. Пока я ходила по залам и позорно боялась фотографировать, умница невестка игнорировала все запреты и сохранила память о музее в отснятых кадрах.

Кнуд Йенсен создавал свой музей, чтобы собрать воедино все виды человеческого творчества и познакомить с ним публику. Одно из отделений Луизианы было отдано детям. Там стоял стол, на котором лежал картон, бумага, деревянные палочки, стружки, клей и всякие подручные средства, пригодные для клуба Самоделкина. Любой пришлый ребенок, с родителями или без них, мог дать волю своей фантазии. В конце недели проходили специальные занятия, а два раза в год проводились платные классы по 10 уроков каждый для детей от 4 до 15 лет и курсы для учителей и воспитателей. Кстати, молодежь до 18 лет посещала музей бесплатно.

Мы были в будни, но какое-то занятие имело место. На фоне бронзовой паучихи мелкоте что-то втолковывал серьезный экскурсовод. Возможно, это был рассказ о Луизе Буржуа, известном скульпторе, переехавшем из Парижа в США, когда ей исполнилось 28 лет. Ее творчество называли энциклопедией современного искусства. Она работала во всех направлениях XX века, применяя различные материалы от дерева, металла и камня до ткани. Однако прославилась она пауками. Членистоногое с нежным именем Мама получило в 1999 «Золотого льва» на Венецианском биеннале, после чего пауков установили в разных городах мира.

Помещений в музее было много, они перетекали из залов в коридоры, лестницами уводили то в подвал, то к огромным окнам наверх, откуда открывался вид на море, озеро и парк. Простое хождение по лабиринту комнат доставляло удовольствие, тем более, что единожды я все-таки осмелилась нарушить запрет и сняла скульптуры Альберто Джакометти, знаменитого швейцарского художника XX века.

Любителям современного искусства хочу сообщить, что отсутствие фотографий не подводит черту под этим постом. Таких титанов, как Герхард Рихтер, Луиза Буржуа, Йозеф Бойс, представленных в музее, а также Томаса Хишхорна, Синди Шерман и Анри Матисса мы сможем увидеть в Государственном Эрмитаже и здании Главного штаба. С 28 июня по 31 октября 2014 года в Санкт-Петербурге пройдет крупная биеннале «Манифеста», собирающая вместе российское и зарубежное искусство. На выставке покажут работы 53 мастеров, отобранных специальной комиссией.

В Луизиане близился срок родственной встречи, но в парке мы еще не гуляли. За тридцать с лишним лет существования музей постоянно расширялся и пополнял свои фонды. Приходилось строить новые корпуса, однако задача оставалась прежней, нужно было сохранить единство архитектурного духа с экспозицией и все это в потоке общей гармонии с лежащим вокруг садом. Даже внешние изваяния располагали в зелени так, чтобы вид из окна дополнял впечатление от внутренних экспонатов. Удивительно, насколько часто меня смущала современная живопись, настолько полно я принимала скульптуру в любом обличии, а в парке, выверенном до солнечного луча и тени от дерева, громоздкие махины вписывались, как часть природы. Открытый газон пунктирными точками отмечал Жан Арп, враг рацио и поэт, отметавший логику и каноны. Он мыслил образами, называл металлические конструкции пастухами, а те равнялись в ряд и, будто назло, шагали в караульном строе. Жан Арп был представителем пятидесятых, он умер в 1966.

Парк и в поместье был хорош, но для музея им специально занимались архитекторы Теперь он поражал своим разнообразием и витиеватостью затейливых фигур.

Дорожка привела к дереву желаний, возле которого собралась толпа. Никто не хотел отказывать себе в надежде.

Французский скульптор Анри Лоран изваял Женщину в драпировках в 1928. Она была постарше обтекаемых пастухов соседнего газона.

У каждой статуи стояла информационная табличка, но изучать даты создания времени не было. Англичанин Генри Мур происходил из шахтерской семьи, мощь и пластика природы ему была знакома с детства. Возможно поэтому в его работах всегда отражались формы обтесанных веками скальных пород. К абстрактному видению композиций он ушел где-то в пятидесятых, но единство и неразрывность образа с окружающим миром ощущалась всегда.

По обе стороны большого луга стояли муровские творения. Мать пряталась в углу сада, а Дозорные смотрели в море. Имен статуи не имели, шли под номерами композиций, но впечатление от замысла создавалось однозначное.

От края центральной площадки шел крутой спуск к морю. Вот, где была отдушина для детей. Сколько раз мы ни проходили мимо, все время кто-то катился по склону вниз.

Среди посетителей однозначного приятия общей картины, видимо, не было. Ошарашенность облика говорила, скорей, об обратном.

А мне здесь нравилось все. И сад со старыми деревьями, и разноцветные кусты, дорожки, вымощенные камнем, среди которых лежали доступные для хождения газоны, вид на море и удивительно уместные скульптуры.

Парк был огромный, впрочем, и музей тоже не маленький. Мы блуждали по зданию, переходили с уровня на уровень, поднимались по лестницам, но общего размера не представляли. Даже из сада не сразу можно было разглядеть корпуса за деревьями.

Встречаться в назначенный срок штука удобная, правда крайне противная. Обычно мы так собирали грибы в лесу. Все время глядишь на часы, боишься опоздать и всегда что-нибудь пропускаешь. На дальнюю сторону парка мы уже не успевали, осталось пройти по ближней. Да, здесь все было вылизано до капли.

 

В углу между глухими стенами сидела милая «штучка». Даже не знаю, как она называлась. Я не была готова встретить такой лихой экспонат на задворках музея.

А с чего я взяла, что это задворки? Просто новые корпуса здесь смотрели в другую сторону.

 

Да и нам было время подумать о конечной точке возврата.

Наступил самый срок продвигаться на встречу. Путь в кафе шел по берегу. Генри Мур был на месте.

В тени кустов нас приветствовал Хуан Миро. По моим сведениям, совиное существо стояло в Барселоне около Фонда художника. Значит и здесь ему нашлось место. Миро наделил пузатого инопланетянина вполне людскими свойствами. Прославленный каталонец был, как известно, большим хулиганом. Где-то он заявил, что после наскальной живописи ничего великого в изобразительном искусстве создано не было.

 

Около кафе стоял Александр Кальдер. Этот американец тоже относился к периоду шестидесятых. Ничего более современного встретить не удалось, хотя опыт показывал, что в любом уголке парка можно наткнуться на что-нибудь любопытное.

На месте встречи мы оказались к нужному сроку. Какое-то время ушло на ожидание. Наконец, все собрались. Пришла пора трогаться.

Следующая наша остановка была в Хельсингере, в десяти километрах дальше на север. Шекспир называл этот край Эльсинором. Мы ехали к принцу датскому.