На следующий день мы уезжали в Мальмё. Поезд отбывал в восемь утра и вставать пришлось очень рано. Случившаяся накануне суета с ключами увела нас далеко в ночь и все дела с уборкой квартиры и укладкой багажа отложились до утра. Мы справились к сроку и даже успели взглянуть на озеро по дороге на мост, где ходил автобус. Сладкая мысль, что скотный двор в любой стране мира имел одну природу, грела душу. Нашелся же и здесь гусь лапчатый, оставивший гнить в кустах старый велосипед. Никак не ждала встретить рухлядь в обетованном этом уголке. 
Автобус довез до метро, алые паруса викингов помахали вслед путешественникам и мигрантам всех мастей, желая путникам удачи.
Потом был вокзал, перрон, вагон. Ну все, поезд тронулся.
Город Мальмё лежал на самом юге Швеции в 700 километрах от Стокгольма. Ехать нужно было более пяти часов. Путь с севера на юг шел неуклонно вниз. Около столицы он был проложен по холмистой местности и поезд то двигался вдоль стесанных скал, то нырял в тоннели. Ночью мы спали мало, утром задергались со сборами, дорога укачивала, а это совсем не входило в наши планы. Хотелось посмотреть на природу Швеции, тем более, что поездка на машине, как мечталось сначала, в общих раскладках не получилась. Чтобы развеять сон, стоило чем-то взбодриться. Чай не помогал, нужен был кофе и Григорий отправился на разведку.
Вернулся он не только с кофе, но и с рассказом. Буфетчица оказалась русской и суть ее предупреждений сводилась к тому, что нашему человеку на местной свадьбе делать нечего. Ни выпить ему, ни погулять. Не в заводе у шведов шумные кутежи. Славная она была женщина, но поверить в чистоту намерений не смогла.
Нежданный курьез окончательно меня разбудил и случилось это, как нельзя, кстати. Поезд пересекал канал, соединявший озеро Меларен с Балтийским морем. Вдали был виден город Сёдертелье, один из немногих встреченных на пути промышленных центров.
Город мелькнул и снова в прогонах между тоннелями проглядывала дикая природа.
Территория Швеции была разделена на 21 губернию, по-шведски это называлась леном, со своим правлением, представительством в риксдаге и укладом жизни. Поезд пересекал шесть ленов, причем вначале путь лежал в холмистой, заросшей лесом местности. Наконец, среди зарослей появился первый жилой дом. Судя по виду участка, поле служило для личного пользования.
В Швеции сельским хозяйством занималось около 3% работающего населения, но отрасль была настолько развита и механизирована, что продукции хватало не только для собственных нужд, но и для экспорта. Главный упор приходился на животноводство, злаки, овощи и картофель. Кормили страну крупные предприятия, расположенные на равнинах, здесь же в лесной глуши хозяйства были маломощные и, видимо, одиночные. Их владельцы часто искали дополнительный заработок на лесозаготовках и других сезонных работах.
Рельеф потихоньку сглаживался, горы уходили назад. Кто-то рассказывал, что шведы, большие любители природы, редко выезжали за рубеж. Они предпочитали снимать коттеджи в дикой местности или выбирать местные курорты. Глядя из окон поезда, в это легко можно было поверить.
Мимо пролетел полустанок Аби, небольшой курорт и предместье города Норрчёпинг (Norrköping).
Промышленный центр Норрчёпинг когда-то имел прозвище шведский Манчестер за бурный индустриальный рост XIX века. Пусть он остался где-то сбоку от нашего пути, но город принадлежал лену Эстергётланд (Östergötland), где уже начиналась житница страны, хотя небольшие хозяйства все еще встречались.
Здесь растили зерно, разводили скот, занимались производством молочных и мясных продуктов, причем в пищевой отрасли работали кооперативные предприятия
Хотя шведы и утверждали, что в сельском хозяйстве собственность на землю принадлежала крестьянам, не слишком верилось, чтобы они обходились без кооперативного начала. Не раз и не два мы видели на полях цилиндрические сооружения из металла. Порой они встречались в одиночку, а иногда и целым комплексом. Это были биогазовые станции, давно известные в мире. Использовали их для самых разных целей. Любые органические отходы, навоз, птичий помет, растительный и фруктовый жим, отбросы скотобоен и рыбных хозяйств, падаль, фекалии — все годились в качестве сырья для выхода биогаза, пригодного для отопления, освещения, получения пара и автомобильного топлива. Переработанную биомассу можно было применять, как удобрения, взамен химических компонент. Подобные очистные сооружения разрабатывали и у нас в Союзе, даже выпускали на Украине, да и сейчас где-то использовали, но мне по дорогам родной страны не приходилось их видеть нигде, хотя полей совхозных попадалось немало. Стоили эти станции денег, в одиночку их было не поднять, так что помогали шведам государственные дотации.
Местные власти, насколько я знала, поощряли создание крупных ферм, имевших не менее двух десятков гектар обрабатываемой земли. Мелкие производители на селе просто вытеснялись. Без кооперации и наемного труда тут было никак не обойтись.
Ну как было не вспомнить про родные колхозы и совхозы. Евросоюз вытаскивал сельское хозяйство из мелкотоварного производства, выводил на индустриальный уровень. У нас это было сделано при коллективизации почти столетием раньше. Шведы возились с проблемой двадцать лет – прикармливали фермеров, держали их на субсидиях, платили высокие закупочные цены, перекладывая затраты бюджета на плечи покупателей в виде налогов и расходов на питание. В северных странах, где климат был плохой и почва неважная, еда обходилась жителям весьма дорого. Мы в двадцатых прошлого века задачу решили чохом. Сперва население почистили, вырезали предприимчивый класс, землю забрали, руководить работами поставили актив пролетариата, очень далекий от сельского хозяйства. Время было другое, но смысл отличался по сути. Европа подстегивала сельский класс финансовым интересом, а наших крестьян закрепили за колхозами, лишив их паспортов. Мало кто помнит, что выдавать документы всем гражданам начали лишь в семидесятых, завершив процесс в конце 1981. Когда пошла общая паспортизация, молодежь стала убегать из села при малейшей возможности и вскоре деревня обезлюдела. Принудительный труд горожан на полях страны не принес сельскому хозяйству ни изобилия, ни высокой производительности. Кончилось все тем, что получив землю, крестьяне фермерами не стали, предпринимательский дух давно потеряли, поэтому остались наемными рабочими в крупных агрохозяйствах, возникших на базе старых колхозов и совхозов. Итак, мы имели то же самое, чего добивался Евросоюз от своих фермеров, с той лишь разницей, что шведы кормили страну, используя 8% земельных ресурсов, мы же не сумели достичь такого результата и с четверти земель России. Пока я оплакивала крестьянские провалы, поезд остановился в городке Хесслехольме (Hässleholm). Значит, мы въехали в лен Сконе.
Вот, где лежало сельскохозяйственное раздолье. Евросоюз проповедовал тактику специализации фермерских производств, в том смысле, чтобы не собирали с бору по сосенке, а держались одного, самого выгодного в их условиях продукта. В Сконе царило земледелие. Три четверти территории лена составляли возделанные поля. Разводили здесь зерновые, картофель и сахарную свеклу.
Мне рассказывали, что у шведских фермеров был обычай красить свои постройки красным цветом. Таких домов мы видели очень много. У этой сельской традиции была забавная история. Когда-то красный цвет считался признаком богатства и лишь состоятельные семьи могли покрыть королевским цветом стены своих домов. Так продолжалось до тех пор, пока в центральной части Швеции не обнаружили богатые залежи меди. Тут же местные жители стали производить краску, тем самым сократив расходы на ее потребление. Свалившаяся на голову дешевизна позволила бедному люду выкрасить всю страну в благородный цвет. Легенда гласила, что знать не потерпела уравниловки и поменяла дизайн стен с красного на желтый, однако население осталось верным старым традициям.
Пока хутора пламенели багровыми тонами, поселковые строения держали более строгий колорит и не слишком отличались от привычных нам российских зданий.
Следующей остановкой был город Лунд, В здешнем университете получала свое послевузовское образование моя племянница. Я все выглядывала в окно, надеясь хотя бы краем глаза ухватить верхушки Лундского собора, построенного на рубеже XII века. Сам город основал датский король Кнут Великий в 990 году.
Со времен VI века Сконе был заселен датчанами. Родственные изначально народы многократно воевали, то занимая земли друг друга, то вынужденно их возвращая. Христианство пришло в Данию при короле Харальде I Синезубом, принявшем в 960 крещение, но утвердится сумело лишь столетием спустя. Сначала датская церковь подчинялась Бременскому старшинству, но в 1103 получила самостоятельность. Тем же годом начали строить новый Лундский собор, ставший кафедральным собором Дании и всей Скандинавии. Мне, между тем, из окна ничего не было видно.
В результате победы в датско-шведской войне 1657 – 1658 годов провинция Сконе перешла к шведам. Город Лунд, являвшийся центром христианской жизни Северной Европы, таковым и остался. Еще в 1085 при соборе была открыта кафедральная школа для образования священнослужителей. Она сохранилась и поныне, став одной из старейших школ в стране. После завоевания Сконе власти поспешили закрепить шведское владычество созданием в 1666 Лундского университета. В те давние времена балтийского могущества, шведы почти на всех захваченных территориях основывали свои университеты. Лундский был по старшинству пятым по счету. Первый открыли в Упсале, затем в Эстонии, Финляндии и Германии. Как ни печально, но наука Швецию не спасла. Империю выковала ей война, обобрала до нищеты та же война. Полтора века царства на Балтике закончилось участью второстепенной страны на задворках Европы. Урок вышел суровый. Мы все гадали, как же ей удалось сохранить человеческое лицо, а про историю совсем забыли. А если Швеция ее хорошо помнила? Пару лет назад второе высшее в Лунде можно было получить бесплатно, потом политика изменилась и образование стало стоить денег. Племянница моя еще успела захватить остатки шведского социализма.
Университетский город пролетел мимо. Мы так и не успели в него попасть. Говорят, там тишь да благодать, живут преподаватели и пенсионеры, днем бродят студенты. В нашей сумасшедшей поездке места тихому уюту не нашлось. Дороги до Мальмё оставалось на четверть часа. Снова начались поля и не было им числа. 
Смотреть было грустно. Давно я не видела таких ухоженных угодий на родине. Да что там ухоженных, в нашей Ленинградской области пустоши стояли заброшенные и забытые, каждый возрожденный посев вызывал радость.
По производительности труда в сельском хозяйстве Швеция уступала в Европе только Великобритании, Дании и Нидерландам. Правда климат и почва здесь были хуже, значит и издержки получались выше. Все-таки любопытно, что останется от шведской конкурентоспособности, когда у них отнимут субсидии? Евросоюз давно грозил уменьшить поддержку, а на такой подпитке можно творить и чудеса.
При всех сравнениях и сомнениях у шведов нельзя было отнять уважения к своему труду и бережного отношения к природе. Участок переработки грунта был огорожен песчаным валом, укрепленным рассаженным кустарником. Производство, видимо, было недавним, зелень еще не разрослась, но защита от пыли уже стояла.
Даже ремонтные работы велись аккуратно. Опять вспомнился док в Стокгольме, где чистота и точность вызывали мысли о детской площадке. Никакой тебе грязи или кучи разбросанных стройматериалов. Финальной точкой апофеоза порядка был ровный заборчик, ограждавший грунт и трубы от проезжей дороги.
Переезд закончился. Поезд прибыл в Мальмё. Городской вокзал состоял из двух блоков, принадлежавших разным эпохам. Бесцеремонно собранные в один узел, они отвергали любую идею подобия и явно ставили вверх принцип разумной целесообразности. Пожалуй и нам пришла пора вспомнить о текущих делах. Для начала нужно было найти адрес племянницы.
