Наступили очередные выходные. Лето перевалило на осень, пришел сентябрь. В это время солнце не жарит, зато лес дарит третьей охотой. Впрочем, год нынешний был исключением. Грибов как не было, так ничего и не появилось – лес стоял сухой и пустой. В день рождения Григория мужики решили смотаться на Ладогу. Муж накануне вернулся из командировки и сын надумал сделать ему подарок. Другим днем я бы отказалась, снова сидеть пассажиром в лодке не хотелось. Случай, однако, был особый, так что пришлось соглашаться и мы тронулись в путь. Настроение не ладилось. Вид из окна радовал глаз, но грядущий расклад вовсе нет. Дух поездки портить не стоило, я старалась безмятежно болтать, не строя кислую рожу. Неожиданно Лешка предложил отказаться от рыбалки ради экскурсии в Рускеалу – горный парк, расположенный недалеко от Сортавалы. Я затаила дыхание, о путешествии в такую даль невозможно было даже мечтать. Уговаривать никого не пришлось. Очень скоро мы уже въезжали в поселок Куркиёки. Название поселку дала река Куркиёки, что в переводе с финского означало «Журавлиная река».

Когда-то деревня Куркиёки, имевшая при шведах статус города, носила гордое имя Кроноборг – «Королевская крепость». Теперь поверить в это было трудно.

 

 

Пока автомобиль заносило на поворотах, я глядела в окно. Глаз было не отвести от зеленых просторов.
 

Грунтовая дорога поразительным образом вписывала пассажира машины в окружающий мир, роднила его с землей и делала неотрывной частью пространства.

 

 

На извилистом асфальте человек становился лишь наблюдателем. Низкая скорость движения давала тот угол зрения, что позволял увидеть неброские отметки людского бытия.

 

 

Блаженный асфальтовый рай возник вблизи Лахденпохья.

Чем дальше мы уходили в глубь Карелии, тем реже мусор лежал на обочинах, лес, сохраняя природную чистоту, не щерился свалками, транспорт встречался не часто.

 

Городок Лахденпохья мы проскочили по краю, в центр не заезжали.

 

Когда-то здесь была закрытая погранзона. Мой дед оформлял пропуска для поездки к сыну, служившему там в танковых войсках. Иначе было не попасть. Теперь запретов нет, хотя обещают разное.

 

Мы ехали в Рускеалу – поселок, лежавший в тридцати километрах от Сортавалы по дороге к финской границе.

 

 

Рядом с поселком были расположены мраморные каменоломни, на основе которых в 2005 году создали музей под открытым небом, единственный в своем роде комплексный памятник природы и истории горного дела. В Рускеале мраморное месторождение было самым крупным в Приладожье. Первыми, в середине XVII века, его начали разрабатывать шведы для производства строительной извести. По окончании Северной войны каменоломни достались России и мрамор стали добывать при Екатерине II для нужд Исаакиевского собора. Использовали мрамор для украшения Мраморного дворца, Михайловского замка, Казанского собора, применяли при создании памятников и обелисков Санкт-Петербурга и пригородов. В годы Великой Отечественной Рускеалой управляли финны. Перед уходом документацию выработок они уничтожили, ярусы соединили с рекой и часть карьеров была затоплена грунтовыми водами. Вот и двигались мы к Мраморному каньону, старейшему карьеру по добыче мрамора, превращенному нынче в открытый музей. Горный парк Рускеалы был целью путешествия, но извилистая дорога, глушь лесов и простор полей дарили несказанную радость.

 

 

 

И на каждом шагу синели озера. Их было несметное множество. В котловинах между холмами, у порогов домов, среди чистого поля, либо окаймленные лесами. Хочешь, не хочешь, а вспомнишь: остроконечных елей ресницы над голубыми глазами озер.

Дорога бежала вперед, отмеряя километры пути.

 

 

Кое-где виднелись следы сельскохозяйственной деятельности.

 

 

 
Сортавалу мы миновали по центру. Времени смотреть город не было, хотя желание безусловно имелось. Мой дядька провел здесь часть своей жизни и хотелось представить, как эти улицы могли выглядеть в те далекие времена.

 

Местную достопримечательность – Дом Леандера, 1905 года постройки, удалось все-таки увидеть.

Пожалуй, единственный раз, когда что-то в поездке покоробило глаз, был мусор на выезде из Сортавалы. Даже не столько сам мусор – навидались мы много свалок за свою жизнь – сколько серебристый тополь, скорбно стоявший над помойкой.

 

 

Мы приближались к Рускеале. Следуя карте, нужно было пересечь реку Тохмайоки, что означало по-фински «дурная, бешеная», и вот он, собственно, и сам поселок. Порожистая река перекатывала водопады, потому и носила такое буйное название. Возле порогов была разбита зона отдыха. Задерживаться мы не стали, сначала хотелось посмотреть Мраморный каньон. Зона отдыха откладывалась на обратную дорогу.

 

Вход к каньону был открыт. На стоянке приткнулась пара машин, обслуга подметала площадку, в сувенирных лавках скучали продавцы. Говорили, что доступ к осмотру платный, но билетов никто не просил. Возможно мы запоздали, уже вечерело, контроль отсутствовал как таковой. Вокруг каньона была проложена туристическая дорожка, светились на солнце ворота со сказочными персонажами. Из посетителей мы казались единственными.

За оградой площадки открывался каньон. В парке мы были не одни. Внизу, по глади озера кто-то катался на лодке.

На стенде висела схема каньона с указанием туристического маршрута и описанием деталей осмотра.

 

Изучать инструкцию мы не стали, а пошли собственным ходом. Начинать следовало с ворот, но привычка делать все наоборот повела нас обратным путем. Мы вошли с выхода. Самая старая часть карьера, где еще шведы начали разработки мрамора в XVII веке, размещала теперь причал, на котором толпились дайверы.

 

Карьер был затоплен до уровня верхнего из трех подземных горизонтов и штольни, соединявшие выработки и соседние карьеры, находились под водой. Дайверы отправлялись в подводное плавание по штольням, а менее продвинутые посетители могли взять лодку напрокат и любоваться каньоном с воды.

Кое-где на дорожках висели запретные ленточки, но кто мешал их переступить?

На краю обрыва стоило не терять бдительности.

Иначе, кроме обзора дна, с последним можно было и встретиться. Опасную дыру я заметила далеко не сразу. Любопытных, впрочем, хватало и без меня.

 

Два берега относились будто к разным семействам, а озеро вело границу между мраморной и прочими истоками рода. Было что-то неверное в этой геометрии. Нарушалась гармония мира, что нередко сопутствовало деятельности людей.

 

Человек, это вообще штука тонкая. Чего от него больше, пользы или вреда, сказать трудно. Рускеальское мраморное месторождение занимало площадь в несколько десятков квадратных километров. До середины ХХ века при добыче применяли буровзрывной способ, позже вырезали мраморные блоки, используя станки канатного пиления. И хотя декоративно-облицовочный камень украсил станции метро Приморская и Ладожская, блочный карьер пришлось закрыть из-за возникших от взрывов трещин породы. Сохранилось лишь производство щебня, облицовочной крошки и извести. Вот вам и история горного дела. Хорошо, хоть частная фирма музей открыла

 

Затопленный карьер, длиной 450, шириной 60-100 и глубиной 30-50 метров, очистили от хлама, стерли срамные надписи со скал, обнесли дорожкой, открыли обзорные площадки, расставили вокруг фонари. Говорят, зимой его подсвечивают разноцветными огнями, собираются открыть музей добычи камня и время от времени проводить концерты среди скал, пользуясь уникальной акустикой. Жаль, что мы не взяли лодки, в карьере был грот, где звук отражался от сводов так, что его назвали Музыкальным. К слову сказать, это были планы на будущее, а пока, стоило отступить чуть-чуть вбок, кругом виднелись развал и запустение. Грудились камни непонятного назначения, высились кучи дробленой породы и стояли непотребные руины неизвестно каких построек.

Радовали только соседи-карьеры, еще не несущие следов облагораживания, а потому естественно-трогательные и отстраненные от массовой «культуры».

Пора было снова вернуться к Мраморному каньону.

Миновав боковые развалины, мы подошли к дальнему углу карьера, где зиял вход в «сухую» штольню, открытую для осмотра. Тоннель под толщей породы обрывался посередине провалом шахты, через которую был перекинут мосток. Шахта вела вниз на глубину в 50 метров. Бросив взгляд на затопленный карьер и недоступные в пешей прогулке гроты, мы углубились в темноту.

 

Тоннель, проложенный сто лет назад, выводил за пределы карьера. Взобравшись на склон, мы попадали на вершину обзора. С площадки была видна единственная из штолен, расположенная выше уровня воды. Ее проложили в тридцатых годах прошлого века на 200 метров в глубь горы. Внутри сохранилась насыпь железной дороги для вагонеток. Нынче вход в штольню запирали ворота.

 
Возможно, это и был «Музыкальный грот».

Мы направились к выходу. По краям памятного объекта простирались многолетние отработанные отходы.

 
Наверх по дорожке бежала девушка. Ее вела тренировка, а не порыв любопытства.

За карьером на противоположном берегу белело заводоуправление.

 

 

Народа в музее паслось немного. Возможно, это было связано с вечером. Местные могли посетить каньон и пораньше, а вот приезжим давно следовало уезжать назад. По поводу дайверов мы ничего не знали, но из питерских нам встретилась лишь группа студентов, прибывших из города на машине и туда же возвращавшихся. Триста километров в один конец и столько же в ночь обратно – не всем под силу. Гном помахал нам рукой и в этом была вся смущавшая нас неправда – дурацкая смесь стерильности, хаоса и мультипликации не вязалась с величием задумки.

 

По дороге домой мы заехали на водопады. Рядом с рекой были разбиты беседки. Хотелось поесть и отдохнуть перед длинным путем. Наши питерские знакомые оказались на стоянке пораньше нас и уже разливали чай.

Несмотря на буйность названия, бешеная Тохмайоки выглядела на редкость смирно, хотя и входила в число крупнейших рек северного Приладожья. Река вытекала из озера Руокоярви вблизи границы с Финляндией и впадала в Ладожское озеро, одолев сорок километров порожистого пути. Самым красивым среди водопадов считался Ахвенкоски, на котором мы остановились.

 

В переводе с финского название означало «Окунёвый порог». Сам Ахвенкоски состоял из четырех водопадов в месте разлива реки Тохмайоки. Нынче стояла осень и было тихо, а вот весной и в начале лета здесь резвились туристы, преодолевая пороги на катамаранах и каяках. Кое-кто отваживался и на водопады, хотя их высота составляла 3-4 метра.

Для простых рядовых граждан, не страдавших пристрастием к активному отдыху, место было примечательным хотя бы тем, что именно здесь на водопаде снимались сцены из фильма «А зори здесь тихие». Любопытно и то, что идеолог создания Горного парка Рускеалы историк и краевед Андрей Грибушин тоже принимал участие в съемке и сыграл эпизодическую роль немецкого унтер-офицера. Под влияние краеведа попал директор сети туристических фирм «Колмас Карелия» Александр Артемьев, вложивший изрядные средства в амбициозный проект. Телефон нас развеселил, мы даже не пытались узнать, годился ли он для связи. Впрочем, на стоянке, как и в каньоне, все было чуть-чуть понарошку и прикольный вид аппарата не исключал реальных звонков.

Время уходило, пора было уезжать.

 

Алексей был прав. Поездка в Рускеалу стала прекрасным подарком. При всех издержках простодушного подхода, сама мысль о том, что кто-то умудрился создать музей на землях умирающего предприятия, поражала и радовала. Не просчитался местный гид, не прогадал. Толпами сюда приезжали иностранцы, недаром на дороге сидели поселковые и торговали популярными у финнов лисичками неизвестного у нас вида. Впервые я встретила такие грибы, никогда не взяла бы в корзину черных и бурых лисичек, но барышня объяснила, что считаются они в Суоми деликатесом. Сидела девица и торговала, хотя время было позднее. Я все понимала о прелестях дохода, понимала про гостиницы, кафе, про базы отдыха, но хлопоты о музее точно вызывали восхищение. Мраморный каньон был красив, Карелия своей нетронутостью тешила душу. Не знаю, как долго сохранится ее незатоптанность, но сейчас она дарила всепоглащавшую радость.